Черно-белая история

— Как правило, приступ начинается с головокружения, слабости, ноги становятся ватными. На человека внезапно нападает дурманящая сонливость, он понимает, что ему срочно надо принять горизонтальное положение, иначе он просто упадет. Похоже?

— Более или менее, — пожал плечами я.

Доктор вздохнул и поднял на меня грустные, как у бассет-хаунда, глаза.

— В тяжелых случаях человек не может бодрствовать больше тридцати-сорока минут, максимум часа, затем неминуемо проваливался в сон. Причем, сон может наступить в самое неурочное время и в самом неподходящем месте: в метро, на уроке, в магазине. Зачастую больному на сон требуется всего 5-10 минут, затем он может бодрствовать до следующего приступа.

— Но как же можно жить с таким заболеванием?

Я даже привстал со стула — настолько был обескуражен обрушившимся на меня известием. Одно дело — втихую подремывать на уроках, и совсем другое — падать, где придется, словно сломанный трансформер.

— Сложно жить. Мне доводилось наблюдать одного парня, студента. Чтобы не спать на занятиях, он высыпался «впрок»: на перемене находил пустую аудиторию и, устроившись на трех сдвинутых стульях, мгновенно засыпал. К счастью, на сон ему требовалось минут десять. После этого он мог нормально высидеть академическую пару.

— Но это же можно вылечить? — спросил я, все больше нервничая.

Врач собрал морщины на лбу и вновь досадливо потер подбородок.

— К сожалению, это не совсем мой профиль… Давай не будет забегать вперед паровоза: сначала — обследование, затем — диагноз, а уж потом лечение, — проговорил он.

И, несмотря на то, что закончил он фразу энергичным, обнадеживающим тоном, эта напускная бодрость показалась мне оптимизмом у постели умирающего.

— Нарколепсия диагностируется с помощью метода полисомнографии — графической регистрации процессов сна, — продолжал тем временем врач. — К сожалению, у нас нет подобной аппаратуры. Но кое-что можем сделать и мы. Помимо общих анализов проведем компьютерную томографию и МРТ, изучим послойно твой мозг, чтобы исключить повреждения области гипофиза и гипоталамуса — эти области головного мозга отвечают за регуляцию цикла «сон-бодрствование».

Доктор сделал пару пометок в медкарте, пробормотал себе под нос, что было бы неплохо посоветоваться с каким-то Глуховым, и уже громче добавил для меня:

— Начнем завтра утром. Я сейчас не буду назначать тебе лечение, пропишу только легкое успокоительное и посмотрю тебя еще раз перед сном. Пока все. Сейчас тебя отведут в палату, и ты сможешь отдохнуть.

Но он ошибся, в палату я так и не попал.

Дверь в кабинет распахнулась, и на пороге застыл, заполняя собой дверной проем невысокий, но чрезвычайно широкий санитар с наголо обритым черепом. Из-за его исполинских плеч, обтянутых белой футболкой, выглядывало озабоченное мамино лицо.

— Здесь, это… к вам пришли, — буркнул санитар, вопросительно выпятив квадратную челюсть вперед.

Получив одобрительный кивок доктора, он посторонился и пропустил маму в кабинет.

Мама выглядела не столько обеспокоенной, сколько раздосадованной — уж я-то могу отличить одно от другого. На меня она предпочитала не смотреть. Перед собой она держала большую спортивную сумку, с которой я обычно ездил в летний лагерь. Этой сумкой мама словно хотела отгородиться от проблем и меня, как их неизменного генератора. Я мог себе представить, что сейчас творится в ее голове. Хмуро сдвинутые брови и скорбно поджатые, неровно, в спешке накрашенные губы говорили сами за себя.

Доктор слегка приподнял зад со стула, приветствуя посетительницу, и махнул мне рукой в сторону двери:

— Подожди в коридоре.

Под присмотром квадратного санитара я уселся на жесткий пластиковый стул напротив зарешетчатого окна. От голода и неприятных известий меня мутило, слегка кружилась голова. Доносившиеся издалека дверные скрипы и лязганье лифта отдавались в затылке тупой болью. А внезапно раздавшийся в недрах больницы грохот — словно мешок гвоздей высыпали в металлический в таз — заставил меня испуганно дернуться.

Болезненно скривившись, я потер виски.

— Кандалы с цепями для меня готовите? — невесело пошутил я.

Однако санитар не улыбнулся. Мою шутку он встретил с каменным лицом, не дрогнув ни единым мускулом. Ну и ладно.

В больничном коридоре неаппетитно попахивало тушеной капустой и лекарствами. И хотя мой живот сводило от голода, к горлу подступила тошнота. Я судорожно сглотнул, прогоняя внутрь застрявший ком, и сделал пару глубоких вздохов — не хватало еще, чтобы меня здесь вырвало. Помогло. Надолго ли?

От нечего делать я принялся наблюдать за большой иссиня-черной мухой, невесть как оказавшейся в этом приюте скорби. Словно умалишенная, муха билась головой об оконное стекло. Заговаривать с санитаром я больше не пытался. Тот в свою очередь тоже не досаждал мне своим вниманием. Важно оттопырив нижнюю губу и развернув богатырские плечи, он бросил пару пристальных взглядов в мою сторону. Но, убедившись, что ни сбегать, ни буянить я не собираюсь, быстро потерял ко мне интерес, достал телефон и принялся играть в «сапера».