Черно-белая история

Смотреть за мучениями мухи мне вскоре надоело, и я перевел взгляд на большие настенные часы. Вот если бы можно было отмотать время назад, — пришла в голову неожиданная мысль. Часов так на пять-шесть. А еще лучше недели на две. Я уставился на циферблат и напрягся, гипнотизируя его взглядом, но стрелки остались на месте. Более того, вскоре перескочили на следующее деление. Я вздохнул и расслабился. И вдруг обнаружил, что сквозь неплотно прикрытую дверь докторского кабинета мне прекрасно слышно, о чем говорят внутри, надо всего лишь немного напрячь ухо.

— Как же вы не заметили, что с парнем творится неладное? — укоризненно-удивленно вопрошал доктор.

— Что я должна была заметить? — отбивалась мама. Ее голос нервно вибрировал. — Я целый день на работе. Если бы наше правительство заставило бывшего мужа платить нормальные алименты, как при советской власти, я бы могла больше времени заниматься сыном. А так я вынуждена работать как ломовая лошадь!

Мама перешла в нападение. Так всегда бывало, когда она чувствует себя виноватой.

— Но вечером… В выходные… — не сдавался врач.

— Вечером и в выходные мне нужно купить продукты на неделю, перестирать белье и переделать остальной воз и маленькую тележку неотложных дел, — отрезала она.

Доктор замолчал, признавая полное поражение, затем переменил тему:

— Отец принимает в воспитании Романа участие? Нет? У мальчика сейчас трудный возраст. Вам стоило бы поспособствовать тому, чтобы ваш муж больше занимался Романом.

Про отца и мужа он зря сказал. Теперь ему придется выслушивать тираду длиной с Транссибирскую магистраль о никчемности современных мужчин. Зато я мог какое-то время не напрягать ухо: все, что она скажет в ближайшие двадцать минут, я слышу на протяжении всей своей жизни. Тем более, что за окном разворачивалось нечто более интересное, чем муха и мамин спич о современных мужчинах.

В заваленный всяким хламом больничный дворик осторожно вползал черный «Мерседес». На фоне старых ржавых кроватей, сваленных возле облупленных стен, видевших последний раз кисть маляра еще в прошлом веке, его черные лаковые обводы смотрелись инородным телом, этаким космическим пришельцем из далекой галактики на помойке. Машина остановилась, открылась задняя дверь, и во двор ступил мужчина в черном костюме. Он тоже выглядел инопланетянином — настолько диссонировал его дорогой костюм с выцветшими пижамами здешних аборигенов, прогуливающихся по двору.

Вскоре «инопланетянин» скрылся из виду, наверное, вошел в здание, а мама тем временем закончила с обличительными речами и перешла к выяснению, чем все-таки болен ее отпрыск, то есть я.

— Есть подозрения на нарколепсию, — неуверенно, словно даже извиняясь, проговорил врач.

— Так я и знала! Наркотики! А вы говорите — девушка, первая любовь…

В голосе мамы звучало мрачное торжество.

Врач тяжело вздохнул и принялся долго и нудно объяснять значение термина, а я опять отвлекся, потому что по коридору в мою сторону направлялся тот самый «инопланетянин» в безукоризненном костюме. Глядя на него, мне вспомнилось полузнакомое слово «импозантный». Худощавое лицо с четко очерченными скулами, темные волосы, уложенные первоклассным парикмахером, аккуратно подстриженная черная бородка. Посетитель уверенно ступал по вытертому линолеуму, как будто являлся здесь полноправным хозяином. Да что здесь — в обычной городской больничке. Такие люди чувствуют себя хозяевами положения всегда и везде.

Санитар напрягся и слегка подался в сторону пришельца, но одно, едва уловимое движение брови незнакомца буквально пришпилило его к стенке.

Подойдя к кабинету, откуда доносился монотонный бубнеж, Черный Костюм остановился и оглянулся на меня. Левая бровь вновь слегка выгнулась, на тонких губах промелькнула многозначительная улыбка. И от этой улыбки у меня сразу же заныло внизу живота, там, куда провалилась моя испуганная душа.

Незнакомец давно скрылся в кабинете, а перед моими глазами все еще стояла холеная рука с золотым перстнем на безымянном пальце, вальяжно прикасающаяся к ручке двери.

Вместе с ним в кабинет вошла тишина. Сколько я не прислушивался, больше не смог разобрать ни единого слова.

— Кто это? — спросил я озадаченно топтавшегося подле меня санитара.

— Это… Немец какой-то. Или швед. Пес их разберет. Все исследуют, стервятники.

— Что исследуют?

— Наверняка пакость какую-нибудь. Всякое про них, пакостников, болтают.

— А что болтают? — не сдавался я.

Я был до такой степени заинтригован, что позабыл про свою робость перед этим квадратным «носорогом». Но и «носорог» оказался настолько выбит из колеи визитом, что снизошел до ответов.

— Болтают? Это… Всякое. Только ничего хорошего.

И окинув меня взглядом, в котором впервые промелькнуло нечто человеческое, добавил:

— Да, парень, не повезло тебе…

Договорить он не успел, потому что из кабинета показался «пакостный немец или швед», за ним вышел доктор с папкой в руках. Процессию замыкала мама с моей сумкой.