Черно-белое кино

Мне позвонили из ЖСК и вежливым нехорошим голосом сообщили, что за Тихомировой закрепляется вторая комната. И через паузу добавили: все-таки я плохой человек, так как моими стараниями у жены председателя случился выкидыш.

Дело было за малым: надо внести за комнату полторы тысячи, по тем деньгам – треть “Жигулей”. Этого я не учел. Деньги дала Агнесса.

Я перевез Лену на узаконенную жилплощадь, где она вскорости вышла замуж за моего товарища, который вернул мне деньги. Мои ночные подергивания прекратились.

С Таней мы развелись тихо-мирно. На прощание она посвятила мне стихи:

Я тебя люблю всего лишь,

Но не знаю ни на грош.

Что же ты меня неволишь

И за воротник ведешь?

Мой невероятный кореш!

Даже крепко полоня,

Не согнешь, не переборешь:

Мне

не выжить

без меня.

С Таней мы продолжали дружить. Когда уже в 90-е ее квартиру ограбили, она позвонила мне. Я отпаивал ее шампанским.

Она учила молодняк в Литинституте писать стихи, студенты ее обожали.

А потом исчезла из жизни Агнесса, затем Гуревич, потом Таня. Умирала Агнесса от рака целый год, небольно, в отдельной палате своей больницы, ходили за ней по-королевски. Я принес ей “Смиренное кладбище”. Она прочла и, заложив исхудавшие, еще недавно великолепные руки за голову, загадочно улыбаясь, посмотрела в окно, потом на меня:

– Хм, кто бы мог подумать!.. Пиши, не ленись. – И грустно добавила: – Перессоритесь вы тут без меня…

На Гуревича Таня затаила обиду. Как-то нас с Леонидом Михайловичем занесло в ЦДЛ на собрание “Апреля”, новообразованной писательской корпорации. Перед Гуревичем сидела Таня. Гуревич нагнулся к ней: “Как вы, Танечка, приятно пополнели. Прям мадам бель фам”.

– Иди ты в жопу! – не оборачиваясь, без паузы звонко сказала Таня.

Зал замер. Гуревич был в восторге.

Чехол для люля

– Вась, посмотри, какая женщина!..

Из песни

Глеба я встретил возле цирка. Тощий, беззубый, в седой длинной бороде, но в шляпе и штиблетах на босу ногу Не виделись мы год. Или два.

– Э-это, мол… как раз сказать хотел временно… Переписал бы ты рассказ, а то от людей неудобно. Переправь поскромнее. – Глеб и к старости не научился говорить по-человечески: тянул слова, вставлял ненужные, при этом страдальчески морщился, будто заранее знал, что любое толковище бессмысленно – никто никого не слышит и понять не может.

Повесть “Шабашка Глеба Богдышева” (про него) я написал тридцать лет назад, и вот только сейчас он отозвался о ней более-менее вразумительно.

– Как живешь, Глебушка?

– Инсульт вылечил временно.

– Это как это?.. – опешил я.

– Босиком ходил на даче и молчал полгода. Прошло… Под женился.

– На ком?

– Еврейка с гор, Хава Исаевна.

– Опять “красавица-богиня-ангел”? Где взял?

– Здесь на Цветном, я же дальше не хожу. Идет носатая такая, скрюченная, выглядит культурно. Хочешь, свадьбу отметим.