Чернобыль: История ядерной катастрофы

Несмотря на то что в Вене Легасов придерживался версии о вине персонала, которую на июльском заседании политбюро выдвинули Славский и его заместитель Мешков, многие представители советского ядерного истеблишмента – а в какой-то момент и высших партийных кругов – сочли, что он наговорил лишнего о советской ядерной энергетике, и не замедлили выразить ему свое неудовольствие. Один из соавторов доклада Александр Боровой встретил Легасова в институте сразу по его возвращении из Вены. Легасов по лестнице взлетел к себе на третий этаж, на ходу крикнув Боровому: «Победа!» Вскоре, все в том же приподнятом настроении, он поехал в политбюро – и через несколько часов вернулся совершенно раздавленным. «Они ничего не понимают и даже не поняли, что нам удалось сделать, – в отчаянии сказал он Боровому. – Я ухожу в отпуск»[391].

Неизвестно, с кем именно встречался Легасов сразу после возвращения из Вены, но, судя по всему, высшие руководители страны, в том числе и сам Горбачев, решили, что с гласностью и открытостью он зашел слишком далеко. 3 июля на заседании политбюро Горбачев говорил коллегам: «И ни в коем случае мы не согласимся ни при решении практических вопросов, ни при объяснении с общественностью скрывать истину. Мы несем ответственность за оценку происшедшего, за правильность выводов». На заседании 2 октября генеральный секретарь, чувствуя себя спокойнее и увереннее, не без удовлетворения отметил: «После совещания стран – членов МАГАТЭ Чернобыль перестал быть активным элементом в антисоветской пропаганде». Легасов принес режиму крупную пропагандистскую победу, но руководители страны этого не оценили. С их точки зрения, ответственность перед человечеством явно не требовала сообщать мировому сообществу все то, что Легасов знал об аварии[392].

Многие ожидали, что 1 сентября, когда Легасову исполнится пятьдесят, за работу в Чернобыле ему будет присвоена высшая советская награда – звание Героя Советского Союза. Но ни этого звания, ни следующего за ним Героя Социалистического Труда ему не присвоили, вручив вместо этого памятные часы советского производства. С учетом его и общих ожиданий это было явным оскорблением. Очевидно, что на вершине советской властной пирамиды Легасова не поддерживал практически никто. Это давало ему все основания считать себя преданным. Выступив на стороне политического руководства страны против коллег по науке и атомной отрасли, Легасов добился только того, что и те и другие от него отвернулись – потому что он на весь мир рассказал о причинах аварии на Чернобыльской АЭС то, что считал совершенно необходимым.

По слухам, именно Славский не допустил вручения Легасову высшей советской награды. Если так, то это была его последняя победа в качестве хозяина ядерной империи. Осенью 1986 года над головой Славского начали сгущаться тучи. В октябре его ближайший союзник Анатолий Александров был освобожден от должности президента Академии наук – он попросил об этом на июльском заседании политбюро, после того как принял частичную ответственность за аварию. Славский ни в чем своей вины не признавал и тем не менее в ноябре был отправлен в отставку[393].

30 ноября государственная комиссия подписала акт о готовности саркофага. Несколькими днями раньше, когда Славский был в Припяти на стройке, ему позвонил Рыжков и попросил на следующий день прилететь в Москву. Славский ответил, что он контролирует работы по завершению саркофага и сразу прилететь не может. Рыжков дал ему один день отсрочки. «Что-то затевают», – сказал Славский подчиненному, присутствовавшему при разговоре[394].

Встреча в Москве продолжалась около трех часов. Рыжков заверил Славского, что полностью удовлетворен его работой, но добавил при этом, что с учетом возраста министру можно бы и уйти на покой. Славский, мечтавший войти в историю первым и единственным министром, до ста лет остававшимся на своем посту, уйти не соглашался. Покинув кабинет Рыжкова, уже в приемной, он попросил у секретаря листок бумаги и написал на нем своим любимым синим карандашом: «Прошу уволить меня, поскольку я глуховат на левое ухо». В этом можно было увидеть и вызов, и надежду на то, что глава правительства не станет подписывать заявление с такой абсурдной мотивацией. Славский не скрывал неодобрительного отношения к новому руководству страны и взятому им политическому курсу. Он считал, что его министерство ни в какой перестройке не нуждается. С его точки зрения, он сам и его подчиненные без всякой перестройки превосходили результативностью всех остальных, потому что он лучше всех умел организовать работу. Славский был деятелем советской военизированной экономики. Он не видел проку в реформах Горбачева и с презрением относился к его внешнеполитическим инициативам, направленным на ослабление напряженности между Западом и Востоком. Помощникам генсека понадобилось несколько недель, чтобы все-таки убедить Славского подать составленное по всей форме заявление об отставке[395].