Чернобыль: История ядерной катастрофы

Через несколько часов после того, как шведы зарегистрировали повышенный уровень радиации, Владимир Долгих, курировавший энергетику секретарь ЦК, вкратце доложил о ситуации Горбачеву и другим членам политбюро. Он сообщил, что четвертый энергоблок надо засыпать и что в кратер реактора уже сбрасываются мешки с песком, красной глиной и свинцом. Члены политбюро неохотно согласились, что забросать реактор – единственный действенный способ остановить распространение радиации. Причина аварии тем временем оставалась неизвестной. В качестве рабочей гипотезы рассматривался взрыв водорода, но насколько она верна, было непонятно. «Это пока гадание», – заметил Горбачев. Долгих также рассказал, что сто тридцать человек госпитализированы с лучевой болезнью и что эвакуированным из Припяти подыскивается работа в новых местах проживания. Забота о вынужденных переселенцах возлагалась на местные власти. «По нашей линии пока ничего тревожного нет. Население спокойно, – заверил собравшихся председатель КГБ Виктор Чебриков. – Но нужно учитывать, что об аварии пока знает узкий круг людей».

Когда Горбачев задал ключевой вопрос: «Как мы поступим с информацией?», первым ответил Долгих: «Надо закончить локализацию очага радиации». Но Горбачев не соглашался ждать: «Надо быстрее дать сообщение, тянуть нельзя. Следует сказать о том, что был взрыв, принимаются необходимые меры по локализации его последствий». Горбачева сразу поддержал Егор Лигачев, на тот момент его ближайший соратник (впоследствии он возглавит консервативную оппозицию прогрессивному генеральному секретарю). Согласился с Горбачевым и либерал Александр Яковлев: «Чем скорее мы сообщим об этом, тем будет лучше». Его примеру последовали и остальные члены политбюро. У заведующего международным отделом ЦК Анатолия Добрынина, до того много лет прослужившего послом в США, имелись свои соображения, чтобы поддержать Горбачева: «Американцы все равно засекут факт взрыва и распространения радиоактивного облака», – сказал он.

Андрей Громыко, бывший министр иностранных дел и начальник Добрынина, теперь занимавший по большей части церемониальную должность председателя Президиума Верховного Совета СССР, не возражал против предложения Горбачева, но призвал коллег к осторожности. «Сообщение нужно составить так, – сказал он, – чтобы не вызвать излишней тревоги и паники». Несколько минут спустя он высказал еще одну мысль: «Может быть, следует специально проинформировать о случившемся друзей? Они же у нас покупают оборудование для АЭС». Проявилась советская привычка раскрывать информацию выборочно: во всей полноте ею обладали только члены политбюро, которые, дозированно и по-разному расставляя акценты, делились ею сначала с «друзьями» из социалистического лагеря, затем с «врагами» из стран Запада и в самую последнюю очередь – с советским народом. Но Горбачев решил действовать по-другому. «Сначала нам нужно проинформировать свою общественность», – ответил он Громыко.

Обсуждая, сообщать ли об аварии всему миру, члены политбюро полагали, что радиоактивное заражение коснулось только советской территории, а потому является сугубо внутренним делом Советского Союза. Долгих заявил: «На расстоянии 60 километров распространилось радиоактивное облако». Глава правительства Рыжков уточнил, что оно дошло до Вильнюса, а начальник советского генерального штаба маршал Ахромеев оценил площадь распространения радиации в 600 квадратных километров. На самом же деле радиационное заражение уже поразило соседние страны[251].

Вечером 28 апреля, когда диктор советской телепрограммы зачитала первое скупое сообщение об аварии, уже вовсю разгорался международный скандал. То, в чем нехотя признались власти, уже было известно и правительствам западных стран, и, благодаря стремительно распространявшимся слухам, значительной части советского населения. Позднее Горбачев оправдывался тем, что на тот момент ни он, ни члены политбюро не располагали необходимой информацией. «Отвожу решительно обвинение в том, что советское руководство намеренно утаивало всю правду о Чернобыле, – пишет он в своих мемуарах. – Просто мы тогда ее еще не знали». В действительности руководителям Советского Союза было известно достаточно много. Но даже те из них, кто, подобно Горбачеву и Рыжкову, был готов порвать с советской традицией секретности, опасались потерять контроль над ситуацией. «И что я должен был сказать стране? – позже спрашивал интервьюера Рыжков. – Ребята, взорвался реактор, радиация вокруг зашкаливает, спасайся кто может?»[252]