Чернобыль: История ядерной катастрофы

30 апреля об аварии наконец написала главная советская газета «Правда» – короткое извещение появилось в подвале второй полосы. Сообщение ТАСС от 28 апреля дополнялось в нем некоторыми новыми подробностями: в качестве руководителя правительственной комиссии был упомянут Борис Щербина; признавался факт эвакуации Припяти, названной, правда, «поселком АЭС»; и конечно, читателей заверяли, что радиационная обстановка находится под постоянным наблюдением. Выдавая дозированную информацию о катастрофе, Горбачев, Рыжков и их коллеги по политбюро пытались, с одной стороны, сохранить доверие мирового сообщества, с другой стороны, опасались потерять контроль над ситуацией в стране и спровоцировать панику в районах, пострадавших от аварии больше других[263].

28 апреля республиканский КГБ докладывал партийному руководству в Киев, что в окрестностях Чернобыльской АЭС растет беспокойство «в связи с распространением, как они полагают, радиации». Особенно острой ситуация была в самом Киеве, расположенном по прямой всего в 100 километрах от аварийной станции. Когда на борьбу с последствиями аварии мобилизовали городские автобусы, специалистов-атомщиков и милицию, по столице поползли тревожные слухи. С появлением в киевских больницах пациентов с симптомами лучевой болезни они усилились. Но власти по-прежнему ничего не сообщали ни о масштабах катастрофы, ни о том, какие меры предосторожности надо принимать. «Город охвачен тревогой, больницы, как говорят, переполнены, – записывает в дневнике видный украинский писатель Олесь Гончар. – А по радио еще ни слова информации – бодренькая музыка и веселенькие песни»[264].

30 апреля Политбюро ЦК Компартии Украины собралось, чтобы обсудить сложившееся положение. Главным пунктом повестки дня было проведение первомайской демонстрации в центре Киева. Первое мая, наряду с Седьмым ноября – днем Октябрьской революции 1917 года, было важнейшим праздником в советском календаре. Официально именовавшийся Международным днем солидарности трудящихся, праздник вел свое происхождение от массовой забастовки чикагских рабочих, начавшейся 1 мая 1886 года и закончившейся 4 мая расстрелом демонстрации на Хеймаркет-сквер. Эта дата служила напоминанием о международных корнях и притязаниях коммунистической идеологии. Каждый год 1 мая проводились массовые демонстрации. Многие советские люди, не думая о политическом содержании, воспринимали их просто как весенний праздник, повод встретиться с друзьями и коллегами и принять участие в единственной дозволенной властями разновидности публичного собрания.

29 апреля, накануне заседания политбюро, председатель КГБ Украины Степан Муха направил первому секретарю республиканской компартии Владимиру Щербицкому записку, в которой подытожил работу спецслужб в рамках подготовки к важному государственному празднику. Больше всего КГБ опасался проявлений нелояльности режиму, в частности распространения антиправительственных листовок. В период с 21 апреля, сообщает Муха, сотрудники госбезопасности активнее обычного работали с информаторами. КГБ усилил наблюдение за всеми иностранцами в Киеве, которых было более шести тысяч. 38 из них подозревались в шпионаже, 22 – в принадлежности к радикальным исламистским организациям. Среди советских граждан, взятых в преддверии праздника под усиленное наблюдение, в шпионаже подозревались 89 человек, 54 были украинскими националистами, 24 – сионистами, 17 – религиозными диссидентами (в основном протестантами), 6 – крымско-татарскими активистами, а 223 – душевнобольными. Кроме того, КГБ расследовал версию, согласно которой причиной Чернобыльской аварии послужила диверсия, и усилил надзор за остальными атомными электростанциями, а также за районами, непосредственно прилегающими к Чернобылю. Особое внимание уделялось «недопущению распространения панических слухов и тенденциозной информации»[265].

На политическом фронте все было под контролем. Но распространению радиации КГБ помешать не мог. Стоит ли вообще проводить первомайскую демонстрацию, при том что ветер переменился и фронт радиоактивного заражения приближается к Киеву? Таков был главный вопрос, стоявший перед украинским руководством 28 апреля. КГБ докладывал, что уровень радиации в Киеве составляет менее 20 микрорентген в час, то есть находится в пределах нормы. Но уже на следующий день радиация достигла 100 микрорентген в час. Руководители республики пребывали в растерянности – они толком не знали, как понимать эти цифры. На докладе КГБ об уровне радиации Щербицкий написал: «Что это означает?»[266]