Чернобыль: История ядерной катастрофы

День был жаркий. Владимир Щербицкий сидел у настежь распахнутого окна и курил сигарету за сигаретой. Он, по всей видимости, страдал весенней аллергией и то и дело утирал платком слезы. Для настоящих слез поводов тоже хватало. Оптимизм Майорца разделяли далеко не все участники совещания. Так, из доклада начальника химических войск генерал-полковника Владимира Пикалова однозначно следовало, что уровень радиоактивности в прилегающих к станции районах высок и с каждым днем продолжает расти. Глава Государственного комитета по гидрометеорологии и контролю природной среды Юрий Израэль продемонстрировал карту загрязненных территорий. Радиоактивное загрязнение распространялось далеко за пределы установленной десятикилометровой зоны отчуждения, образуя «языки» и «пятна» в зависимости от направления и силы ветра. Многие члены правительственной комиссии считали, что зону отчуждения необходимо расширить[283].

Рыжков, постепенно осознававший масштаб катастрофы, спросил, насколько велика должна быть зона отчуждения. Специалисты предложили закрыть зону радиусом тридцать километров, хотя внутри нее оставалось несколько «чистых» островков. «У нас было несколько источников информации, – вспоминает Рыжков. – От экологов, от геологов, от метеорологов, от военных, от гражданской обороны. Мы все эти графики сравнивали между собой, анализировали, почему какие-то данные не совпадают. Наложили все карты друг на друга, получилась „клякса“, захватившая зараженные районы Украины, Белоруссии и России… Я долго сидел и думал, нужно было принимать решение». Поразмыслив, Рыжков согласился с предложением установить тридцатикилометровую зону отчуждения площадью более 2500 квадратных километров. На ее территории оказалось около сотни населенных пунктов, из которых предстояло отселить больше ста тысяч человек[284].

Александру Ляшко обстоятельства принятия решения запомнились несколько иначе. После совещания в Чернобыле руководящие работники поехали в близлежащее село проверить, как устроились эвакуированные жители Припяти. Ляшко беседовал с одной из эвакуированных, когда к нему в сопровождении группы офицеров подошел начальник штаба гражданской обороны и показал карту радиационного заражения, составленную штабом генерала Пикалова. С первого взгляда на нее Ляшко понял, что село, куда они приехали с инспекцией и куда ранее отселили жителей Припяти, находится на зараженной территории. При этом оно располагалось в двадцати километрах от АЭС. Ляшко показал карту Рыжкову, и тот принял окончательное решение эвакуировать все населенные пункты в радиусе 30 километров от станции.

Когда Ляшко вернулся к разговору с женщиной из Припяти, она пожаловалась, что школьный учитель физики, у которого расквартировали ее с семьей, поселил эвакуированных в летней кухне, потому что они «несли на себе радиацию». «А у меня мелькнула мысль, – вспоминает Ляшко. – Что скажет тот учитель, недружелюбно встретивший семью отселенцев, если ему завтра будет объявлено о его эвакуации?»[285]

Члены правительственной комиссии остались довольны результатами визита высших руководителей страны и совещания, в котором они приняли участие. «Это совещание было существенным, – вспоминает Легасов. – Во-первых, из наших докладов, а в качестве докладчика выступать пришлось мне, они поняли обстановку, поняли, что это не частный случай аварии, что это крупномасштабная авария, которая будет иметь долговременные последствия, и что предстоят огромные работы по продолжению локализации разрушенного блока, что необходимо готовиться к крупномасштабным дезактивационным работам, что предстоит спроектировать и построить укрытие для разрушенного четвертого блока». О его восстановлении или о том, чтобы запустить его до конца года, никто больше не заговаривал. Побывав в Чернобыле, высшие руководители начали осознавать истинные масштабы последствий катастрофы[286].

У украинских начальников визит представителей Кремля вызвал смешанные чувства. Не вникнув до конца в ситуацию, они были склонны подменять реальную помощь пустопорожними призывами и выговорами. Первый заместитель главы Киевского областного совета Василий Синько вспоминает, как вел себя партийный идеолог Егор Лигачев: «Он, словно комиссар, все призывал коммунистов к партийной ответственности, к сплочению рядов»[287].

У председателя Государственного планового комитета УССР и члена правительственной комиссии Виталия Масола создалось впечатление, что Лигачев плохо представлял себе повседневную жизнь в зоне аварии. Когда к Лигачеву подошел шахтер и спросил, будут ли на зараженной территории давать водку – по слухам, алкоголь помогал выводить из организма радиоактивные вещества, – партийный начальник ответил, «мол, никакой водки, мы будем соблюдать постановление Политбюро ЦК КПСС». Лигачев имел в виду запущенную годом ранее антиалкогольную кампанию, главным инициатором которой являлся он сам. «Тут я уже не стерпел и вмешался, – вспоминает Масол. – „Иди спокойно, – говорю работяге, – будешь получать в столовой 100–200 граммов водки“».