Чернобыль: История ядерной катастрофы

Василия Синько поражало бесчувственное отношение Лигачева к населению затронутых катастрофой районов. Он вспоминает, как Лигачев однажды сказал: «Ну что ж, горе большое, но на вашем опыте мы будем учиться». «Меня эти слова просто убили, – рассказывает Синько. – Выходит, что эта авария для того, чтобы весь СССР извлекал урок из нашей беды?» У него возникли подозрения, что Москва умышленно использует украинцев как подопытных кроликов. «Так вот почему так долго не было приказа об эвакуации! – напишет Синько через много лет после аварии. – Очевидно, московские вожди хотели увидеть, как радиация повлияет на здоровье украинцев»[288].

Чернобыльская катастрофа медленно, но верно вбивала клин между украинскими и московскими партийными боссами. Украинцы были вынуждены разбираться с последствиями аварии на станции, работу которой никак не контролировали, а тут приехали москвичи, навешали выговоров и поувольняли тех, кто, с их точки зрения, не сумел удержать ситуацию под контролем. Оперативники КГБ, и те были недовольны. Десятки из них получили высокие дозы радиации, сидя в кустах вокруг атомной станции и охраняя представителей союзного руководства от возможных покушений[289].

3 мая, на следующий день после однодневного визита кремлевской делегации, Александр Ляшко собрал заседание оперативной группы украинского политбюро по ликвидации последствий Чернобыльской аварии. Если союзные власти и правительственная комиссия видели свою первоочередную задачу в том, чтобы остановить радиоактивные выбросы из разрушенного реактора, то оперативная группа Ляшко сосредоточилась на проблемах, связанных с эвакуацией, и на защите от радиации гражданского населения. Ее работу сильно затрудняла информационная политика, которую определяла Москва. Оперативная группа должна была защищать людей, не сообщая им правды о происходящем.

Главным источником беспокойства для Ляшко и его сотрудников был растущий уровень радиации. КГБ и Министерство здравоохранения Украины с самого первого дня ежедневно сообщали в ЦК партии о количестве госпитализированных с лучевой болезнью. Их – и взрослых, и детей – каждый день становилось все больше. По сообщениям КГБ, к 28 апреля в больницы Украины поступило 54 пациента с симптомами лучевой болезни. По сведениям, полученным союзным политбюро, по всей стране на этот день было зарегистрировано 130 случаев заболевания. Однако уже 29 апреля председатель КГБ сообщил на заседании политбюро о 193 пациентах с лучевой болезнью только в московских стационарах. 1 мая «Правда» писала о 197 госпитализированных. К утру 3 мая только в Украине уже насчитывалось 911 больных лучевой болезнью, а 4 мая – 1345 человек. Число детей с симптомами радиационного поражения выросло со 142 человек 3 мая до 330 – 4 мая. Когда в киевских больницах начали подходить к концу места в отделениях, рассчитанных на прием пациентов с лучевой болезнью, медики подготовили для них 1680 мест в больницах других городов[290].

Министр здравоохранения Украины Анатолий Романенко заявил, что побывавшим в Припяти членам правительственной комиссии необходимо пройти медицинское обследование. По его словам, в район Чернобыльской АЭС были направлены 230 врачебных бригад. Из-за того что врачей не хватало, на помощь им призвали учащихся медицинских учебных заведений Киева. Поскольку, по сведениям КГБ, родители студенток медучилищ и мединститутов были резко против отправки девушек в зону отчуждения, мобилизация коснулась только юношей. Приказ приготовиться к поездке в зону отчуждения студенты получили утром 4 мая, прямо во время лекции. «Мы сели в автобус, настроение веселое, шутили», – вспоминает один из мобилизованных студентов Максим Драч, сын известного украинского поэта Ивана Драча. Его с товарищами назначили на пост дозиметрического контроля на границе зоны. Там Максим насмотрелся всякого. «Шли в основном старые, сгорбленные деды, и бабы, и маленькие дети», – вспоминает он. У мобилизованных медиков не было никаких средств защиты, и после нескольких дней работы в зоне отчуждения почти все они оказались на больничных койках[291].