Чернобыль: История ядерной катастрофы

В связи с изменением плана со станции увезли бурильное оборудование – и стали завозить шахтеров. Первыми в Чернобыль приехали горняки с Донбасса – больше двухсот тридцати человек, а за ними – шахтеры из других угольных регионов Советского Союза, в том числе больше ста пятидесяти человек из Тульской области. Парткомы всех шахт Советского Союза получили задание отобрать лучших из лучших. Тридцатилетний тульский шахтер Владимир Наумов, прибывший в Припять 14 мая, рассказывал позже, что кандидатуры всех командируемых в Чернобыльскую зону в обязательном порядке утверждали парткомы.

Инженеры опасались, что при использовании тяжелой техники бетонное основание реактора может треснуть, и тогда радиоактивное содержимое активной зоны попадет в почву и проникнет в грунтовые воды. Поэтому шахтерам было запрещено использовать тяжелое оборудование. Тоннель они рыли по сути вручную и вручную же толкали груженые грунтом вагонетки. «Когда вырывали эту камеру, грунт вывозили на вагонетке (в тоннеле сразу проложили рельсы), – рассказывает Наумов. – Вагонеточка у нас ходила такая полутонная. Представьте себе, что 90 вагонеток вывозили все смены, однажды даже был рекорд – 96! А теперь подсчитайте – 3 часа – это 180 минут. Значит, по 2 минуты на каждую ходку. То есть полтонны загрузить, 150 метров вагонетку по рельсам протолкать, выгрузить и назад загнать. Причем толкали ее вдвоем, а загружали человек пять-шесть – вручную, лопатами».

Шахтеры работали трехчасовыми сменами, проявляя, по словам Наумова, недюжинный энтузиазм. За свой труд они получили впоследствии очень солидные, по советским меркам, деньги, но поначалу никто из них не знал о принятом 7 мая постановления ЦК КПСС об особой оплате работавшим на ликвидации. «Лопаты друг у друга отбирали! – вспоминает Наумов. – Приходит смена, а им предыдущая говорит, мол, рано! Те, в свою очередь: „Нет, уже две минуты, как наша смена!“ Энтузиазма было хоть отбавляй. Ведь идеология в те времена была советская, воспитание другое. „Кто, если не мы?“ – был такой известный лозунг»[337].

Хем Салганик – ветеран Второй мировой войны, видный украинский кинодокументалист и автор одного из первых документальных фильмов об аварии на Чернобыльской АЭС – с ностальгией вспоминает дни, проведенные в зоне отчуждения: «Может быть и грех так говорить – но это было прекрасное время! Я вспомнил вой ну, боевых товарищей. Я не хотел оттуда уезжать – такое было отношение друг к другу. И все занимались только делом». Многие из тех, кому довелось работать в зоне отчуждения, сравнивали борьбу с радиацией со сражениями времен Великой отечественной войны – с той только разницей, что теперь война шла с невидимым врагом. Как и тогда, кто-то норовил дезертировать, а кто-то рвался в бой, жертвуя собой ради победы[338].

Первыми гибли те, кто презирал опасность. На протяжении одиннадцати дней после аварии список потерь не рос – в нем, как и в первый день, значились двое. Но потом, 7 мая, в киевской больнице умер сорокасемилетний заместитель начальника электроцеха Александр Лелеченко. После аварии он был госпитализирован в припятскую санчасть, но самовольно вернулся в свой цех, где получил смертельную дозу радиации.

Через три дня после Лелеченко, 11 мая, в Москве скончались Владимир Правик и Виктор Кибенок. Обоим было по 23 года, оба были лейтенантами, командовали караулами пожарных частей и участвовали в тушении пожара на четвертом энергоблоке. Мать Владимира Правика до последнего просила Бога забрать вместо сына ее саму. Об этом известно со слов Людмилы Игнатенко, жены старшего сержанта Василия Игнатенко, лежавшего в одном отделении с Правиком. Беременная Людмила, рискуя собственным здоровьем и здоровьем будущего ребенка, ни на шаг не отходила от мужа, чье тело превратилось в опасный источник радиации. Она получила лучевую болезнь, но выжила и рассказала о последних днях тех, кто ценой своей жизни потушил радиоактивный пожар.

Василия Игнатенко эвакуировали в Москву вечером 26 апреля; Людмила почти сразу последовала за ним. В Москве она у первого попавшегося милиционера узнала, в какую больницу отвезли чернобыльских пожарников. Без специального пропуска в больницу было не пройти, но Людмила дала несколько рублей вахтерше и прошла. Отыскав радиологическое отделение, она очутилась в кабинете у его заведующей Ангелины Гуськовой. Гуськова спросила ее, есть ли у нее дети. Людмиле от завотделением в тот момент было нужно только одно – чтобы она разрешила ей увидеть мужа. Рассудив, что наличие детей повысит ее шансы, Людмила ответила, что у нее их двое, мальчик и девочка. На самом деле детей у них с Василием не было. Про свои шесть месяцев беременности Людмила умолчала. Гуськова выслушала ее и высказалась в том смысле, что хорошо, что у них с мужем уже есть дети, поскольку, учитывая состояние Василия, больше ей от него рожать не придется. Людмила не успела осознать, насколько тяжелым было его состояние, – главное, чтобы к нему пустили. И Гуськова разрешила ей войти в палату[339].