Чернобыль: История ядерной катастрофы

Василий выглядел лучше, чем в санчасти в Припяти, лицо его больше не было болезненно одутловатым. В одном отделении с ним лежали все пожарные, госпитализированные через несколько часов после аварии, в том числе Правик и Кибенок. При виде Людмилы Василий пошутил, что и тут ему от нее не спрятаться. Остальные тоже обрадовались ее приходу и принялись расспрашивать, что без них происходит в Припяти. Всем хотелось понять, что же стало причиной взрыва, – большинство склонялось к тому, что это было вредительство или диверсия.

Людмила ухаживала и за Василием, и за остальными пожарными в его отделении, родственники которых еще не приехали в Москву. На первые три дня она остановилась у своих знакомых и у них на кухне готовила на всех пациентов отделения. Потом у нее появилась возможность поселиться прямо на территории больницы, чтобы быть ближе к мужу и его товарищам. Ей выдали больничный халат, и в нем ее часто принимали за медсестру. Проводя почти все время в больнице, из разговоров с врачами Людмила усвоила кое-какие азы радиационной медицины. Стадия, которую лечившиеся в Москве пожарные и операторы станции проходили в последние дни апреля, была относительно легкой[340].

Аркадий Усков – молодой оператор станции, один из прибывших на четвертый энергоблок через несколько часов после взрыва, чтобы сменить Александра Акимова с его командой, – в числе первых облученных был эвакуирован из Припяти вечером 26 апреля и госпитализирован в Клиническую больницу № Через пару дней он записал в дневнике: «Настроение нормальное». На тот момент из всех возможных симптомов его беспокоила только сухость во рту, а единственное, что портило настроение, – необходимость сдавать кровь: «Кровь из пальчика – ерунда, но кровь из вены – это уже не шибко приятно», – писал оператор АЭС. «Самочувствие хорошее. Аппетит волчий», – отмечал он 2 мая.

Пока самочувствие оставалось более или менее приличным, пациенты радиологического отделения больше думали не о своем здоровье, а о том, из-за чего взорвался реактор и что теперь будет с атомной станцией. Многие считали, что их место – не на больничной койке, а в Припяти. «Часто вспоминаем свой родной цех, своих мужиков, – писал Усков 4 мая. – Эх, как не вовремя „залетели“. Наше место сейчас там». А через два дня, после беседы с Анатолием Дятловым, сыгравшим ключевую роль в событиях рокового утра 26 апреля, он записал: «Разговор только о причинах аварии».

6 мая Усков заметил в товарищах перемены – врач объяснил ему, что это подходит к концу «невидимая» стадия лучевой болезни. У Дятлова выступили ожоги на лице, на ногах и самый сильный – на правой руке. Те же симптомы, но в гораздо более сильной форме, проявились у Виктора Проскурякова, одного из двух инженеров, которых Дятлов через несколько минут после взрыва послал в реакторный зал посмотреть, что там произошло. Скоро появились первые умершие. «Обидно умирать в расцвете сил, молодости… – писал Усков 9 мая. – Вечером смотрели праздничный салют. Но радости мало». 11 мая Усков записал, что у него на пальце одной руки тоже появились ожоги. Ему повезло, он оказался в числе тех немногих, кто выжил и потом продолжил работать на Чернобыльской АЭС. Большинство госпитализированных вместе с ним умерли[341].

9 мая Василий Игнатенко последний раз в жизни подарил жене цветы. Людмила сидела возле его кровати, когда он открыл глаза и спросил: «Сейчас день или вечер?» – «Девять вечера», – ответила она. Василий попросил открыть окно. За окном начался праздничный салют. «Я обещал тебе, что покажу Москву», – сказал Василий. Он бывал в Москве во время срочной армейской службы и давно обещал свозить молодую жену посмотреть столицу. «Я обещал, что по праздникам буду всю жизнь дарить цветы», – с этими словами Василий достал из-под подушки три гвоздики. Людмила обняла и расцеловала мужа. Василий попытался ей помешать: он знал, что является источником радиации, которая может повредить Людмиле и будущему ребенку. Людмила, несмотря ни на что, осталась у него в палате на всю ночь. Через пару дней Василию сделали операцию по пересадке костного мозга – его собственный был поврежден радиацией и не мог вырабатывать жизненно необходимые белые кровяные тельца. Донором костного мозга стала для него двадцативосьмилетняя сестра. Людмила надеялась на чудо.