– Это так. Поэтому еще в январе, когда я вернулся в Кембридж, сразу же обратился к Джону Мальборо. Пришлось потрудиться, чтобы убедить его взяться за дело, но я не объяснил ему истинную причину, хотя сейчас он, конечно, обо всем знает. В общем, нам удалось выяснить температуру Облака. Она немногим выше двухсот градусов, двухсот градусов по шкале Кельвина, разумеется.
– Хорошо. Примерно так мы и думали. Немного холодновато, но вполне сносно.
– Это даже лучше, чем кажется на первый взгляд. Когда Облако приблизится к Солнцу, в нем возникнет внутреннее движение. По моим первоначальным расчетам, это приведет к росту температуры процентов на пятьдесят или даже сто. А общая температура будет соответствовать точке замерзания. Погода станет морозной, но не более того.
– Лучше и быть не может!
– Сначала я тоже так подумал. Однако я не специализируюсь на газовой динамике, поэтому написал Александрову.
– Бог мой, вы сильно рисковали, послав письмо в Москву.
– Я так не думаю. Речь шла о чисто научной проблеме. И никто не мог разобраться с ней лучше, чем Александров. В конце концов нам удалось пригласить его сюда. По его словам, здесь у нас – лучший концентрационный лагерь на свете.
– Вижу, я еще очень многого не знаю. Но продолжайте.
– Тогда, в январе, я считал себя очень умным и хотел показать политикам, где раки зимуют. Я думал, что политики постараются любой ценой получить результаты научных исследований и при этом сохранить все в тайне, и собирался обеспечить их и тем, и другим, но на моих условиях – тех самых, которые вы видите здесь, в Нортонстоу.
– Я вижу, что вы живете в очень милом местечке, военные вас не донимают, о секретности думать не нужно. А как вы нанимали свою команду?
– Исключительно благодаря хорошо продуманной неосмотрительности. Вроде того письма Александрову. Это же так естественно – собрать здесь всех, кто мог что-то от меня узнать. Правда, кое-кому я подложил свинью. И теперь это на моей совести. Рано или поздно вы встретите очаровательную девушку, которая необычайно хорошо играет на рояле. А еще художника, историка и других музыкантов. Но мне кажется, что годовое заточение в Нортонстоу стало бы совсем невыносимым, если бы здесь жили одни только ученые. Поэтому я и совершил этот неосмотрительный поступок. Только никому не проболтайтесь, Джефф. Думаю, учитывая всю ситуацию, меня можно понять. Однако будет лучше, если они не узнают о том, что оказались здесь по моей вине. Как говорится, меньше знаешь, крепче спишь.
– А что насчет той пещеры, про которую мы говорили в Мохаве? Полагаю, вы об этом также позаботились?
– Разумеется. Вы, конечно, не видели ее, но она вот там – под тем холмом. У нас для этого довольно много землеройной техники.
– Кто этим занимается?
– Ребята, которые живут в новом поселке.
– А кто присматривает за этим домом? Готовит еду и все остальное?
– Женщины из нового поселка, а девушки выполняют секретарскую работу.
– И что с ними будет, когда дела пойдут совсем плохо?
– Естественно, они спрячутся в убежище. Но для этого убежище должно быть намного больше, чем я планировал изначально. Поэтому мы и приступили к работе так рано.
– Знаете, Крис, похоже, у вас здесь все прекрасно организовано. Я только не могу взять в толк, как же вы показали политикам, где раки зимуют? В конце концов, они заперли нас всех здесь и, судя по вашим рассказам, получают от вас всю интересующую их информацию. Похоже, у них все тоже обстоит замечательно.
– Позвольте объяснить вам, как я представлял себе все в январе и в феврале. В феврале я планировал взять под контроль все международные дела.
Марлоу рассмеялся.
– Да, я знаю, это звучит до нелепого мелодраматично. Но я говорю серьезно. Хоть и не страдаю манией величия. По крайней мере, мне так кажется. Я планировал заниматься этим месяц-другой, после чего спокойно вернуться к научной работе. Такие как я не рождены быть диктаторами. Меня вполне устраивает роль маленького человечка. Но этому маленькому человечку само небо послало возможность откусить большой кусок от тех, кто всю жизнь вытирал об него ноги.
– Конечно, только маленькие люди и живут в таких особняках, – рассмеялся Марлоу, взяв свою трубку.