Чернокнижник (СИ)

Только сначала я, пожалуй, попробую эту «Утопию» почитать. Она, между прочим, была у нас в списке обязательной литературы — по-моему, курсе на втором. Но тогда социалисты-утописты прошли как-то мимо. Или нет? Я никак не мог вспомнить — читал ли я Мора в институте? Интересно, почему?

* * *

…Проснулся весь в холодном поту, с адской болью в затылке. Лежал — минуту, другую — восстанавливал приснившийся кошмар. Так… Была какая-то крупа — рис? Нет, мелкая… Манка — точно! В мешке… Да. Много манной крупы в сером мешке. Я заглядываю туда — и чувствую (или — вижу?): внутри полно жучков. Начинаю пересыпать манку из стороны в сторону, трясу мешок — а их нет. Тогда я сажусь и просто смотрю. И через какое-то время манка начинает шевелиться. Жучки! Они внутри. Черная копошащаяся масса, тьма, бездна…

…Дурной, бездарный совершенно день. Специально отгул взял, пять магазинов обежал в поисках Мора — нашел, наконец. Улегся на диван, начал читать. После первых двух страниц уснул; потом проснулся, заставил себя просмотреть до конца, изредка вникая в содержание. Ничего. Сюжета нет, героев нет, один марксизм-ленинизм.

И что — эту лабуду я написал?

Запомнились из «Утопии» только золотые унитазы. Нехитрая мысль — унизить золото — наверное, казалась свежей когда-то — веке в шестнадцатом. А остальное? Подумал вдруг: а кем я мог бы стать в этой утопии, в этом идеальном до блеска обществе? А — Киприадис? Или, например, Климов? А — сам Комментатор? Никто из нас туда не вписывался. Ни при каких условиях. Хотя — нет, вру. Киприадис, думаю, мог бы и приспособиться. Стал бы этим… Сифогрантом… Большим начальником. А я — скорей всего, так и остался бы вечным изгоем. А, может, наоборот — сделался бы ученым, изобрел бы… что-нибудь. Да ну, бред.

Всеобщее равенство и братство, коммунистический зоопарк; все ходят строем, в одинаковых лохмотьях — и счастливы. Спасибо, уже видели. Дважды. Сначала — в нежном пионерском детстве; потом — на зоне. В первый раз это называлось Артек; во второй — Краслаг.

И Комментатор всерьез считал, что автор этой зануди — мой двойник? Или я, но где-то в другой реальности, по соседству? Или — в будущем? Короче, неважно. Понятно, что роднит меня с давно почившим англичашкой: он явно употреблял сильнодействующий галлюциноген. Не винт, конечно, но — похожий. Бредовые подробности и мелкие детали грядущей победы коммунизма могут явиться исключительно на приходе. А овцы, поедающие людей, — на отходняке. По-другому никак. Надо подниматься и ехать к Климову. Уточнять цену.

По пути к метро увидел на въезде во двор: столкнулись машины — как в анекдоте: старый «жигуль» и навороченный «мерс». Из «жигуля» вылез водила, то ли чеченец, то ли ингуш. Шел покорно, уже понял, что будут бить. Навстречу неслись «пострадавшие» — по-моему, с бейсбольными битами. Остановился — встрять, что ли? А то ведь хана «лицу кавказской национальности»… Передумал. Вспомнил вчерашний сюжет из ящика: чеченские боевики — пленные солдаты — отрезанные головы… И — пошел дальше. Разберутся без меня.

…Нервничал Кинг-Конг — или показалось? Говорил, как всегда — отрывисто, кратко, — команды отдавал; но все время потирал пальцами правой руки — левую — точно пытался что-то смыть — но не мог. Глаза блестели — но, может, от жадности? Вспыхнули внутри зрачков радужные искры — как только понял он, что я согласен, что «Утопия» будет у него — когда? Ну, на днях будет. Ты уверен, Боря? Да я-то уверен, только… Только — что? Договаривай. Сначала о цене. Что значит — «о цене»? Тебе мало двадцати? Мало. Этой книге аукционная цена — триста-четыреста. Даже если ты ее на «Сотбис» не выставишь — все равно ведь слупишь не меньше двухсот. Двадцать от двухсот — десять процентов. Столько посредники получают, а я — в общем-то, собственник.

Тут Климов рассмеялся — фальшиво, зло.

— Ты, Боря, не собственник. Ты — вор. Книжный вор. Кто тебе напел про такую цену — не знаю и выяснять не буду. Максимум — тридцать пять: вот все, что ты получишь. Не устраивает — ищи покупателя. Найдешь — с меня коньяк.

Блефовал он? Разводил меня? Или нет? Надо было понять, почувствовать, прокачать его, а на меня словно столбняк нашел. Смог только плечами пожать и развернуться — ухожу, мол. Но — этого нехитрого жеста хватило.

— Пятьдесят, — раздалось в спину, — и это щедро, Боря.

Я развернулся, подошел к Климову почти вплотную, глянул в упор:

— Ты что же, Миша, за лоха меня считаешь? Сотка — минимум.

Он усмехнулся — на этот раз почти ласково.

— Дурак ты, Боренька. Ты думаешь, я о себе пекусь, о своих деньгах? За тебя ведь переживаю… Книжка дорогая — согласен; а ты и обрадовался. Решил — счастье привалило. А не думал, что за эту книжку и убить могут? Триста, как ты говоришь, тысяч — не шутка. Хотя она на самом деле стоит не больше той сотки, что ты просишь.

— Не понял, Миша, — искренне удивился я. — Ты угрожаешь мне, что ли?

Эта мысль меня развеселила ужасно. Но Кинг-Конг посерьезнел, вздохнул: