Чернокнижник (СИ)

— За какой книгой? Вы о чем?

— За вашей. За той, что вы напишите. Только зря это все. Не получится.

— Что не получится?

— Ничего, Борис Николаевич. Ничего у вас не получится. Я бы вообще на вашем месте был осторожнее. Книга опасная.

— Да вы о чем? Какая книга?

— Всякая. Все они опасны. Согласитесь, автор не может выбрать читателя. Поэтому писать книгу все равно что давать пистолет ребенку. Или — метать бисер перед свиньями.

— Я не понимаю…

— Да тут и понимать не надо. Знаете, кто сказал про бисер? Христос. Он-то говорил — не писал. Один раз только начертил на песке несколько знаков, и то их никто не прочитал. А воплотить написанное — это вообще утопия. Ха-ха! Смешно получилось, да?

Из того, что он нес, я понял только одно слово — «утопия». Значит, не ошибся. Значит, по мою душу пришел гражданин начальник. Внезапно я воспрянул духом — ба, дурак! В смысле — он, мент, дурак. Надо было сначала дать мне возможность зайти в хранилище, вытащить книгу, а потом уже брать — теплого, с поличным. А тут… Во, идиоты. В каких питомниках их только делают? А этот — я внимательней пригляделся — вообще какой-то… Волосы белые, глаза… тоже какие-то белые. А, у него зрачков нет, одни белки. Никакой. Невыраженный.

Пока я думал, он смотрел на меня своими белками. Лыбился.

— Так вот, продолжим беседу. Вам запало в голову то, что нес старик Умберто. Не отнекивайтесь — я вас понимаю, еще как понимаю! Сказочник! Поэт! Маг и чародей! Певец Великой Книжной тайны! И вы теперь все время мысленно гоняете разговор туда-сюда и спрашиваете себя: а не попробовать ли? А вдруг — правда?.. Только, поверьте, зря. Ничего в мире не стоит того, чтобы быть записанным. И в воображении человеческом — ничего. Да и кто знает — может, и тайны-то никакой нет?.. Может — и жизни-то вашей нет, а? Как по-вашему, Борис Николаевич? Ведь она же не написана… А раз не написана, то и … фьють… нету…

Вспыхнуло, застучало, сиреной завыло внутри: Комментатор! Володя! Неужто — сдал? Я стоял соляным столбом, смотрел во все глаза на белесого этого опера, прикидывая: что еще он знает? А он потянулся к телефону, прогнусавил:

— Да ладно, не обращайте внимания. Вам-то, я думаю, только одно сейчас поможет…

— Эй, вы куда звонить собрались? — очнулся я.

— Как куда? В милицию, ясное дело…

Взял трубку, костлявым белым пальцем попал в отверстие, набрал — ноль… Аппарат послушно зашуршал… Я схватил его за руку:

— Эй, а ну, погоди…

…Он внезапно обмяк, стал оседать, проваливаться — белки закатились — захрипел… Плохо ему, что ли?

— Эй, ты чего? — я испугался, почти кричал. А он все хрипел, заваливался набок. Сведенные судорогой пальцы судорожно загребали воздух…

Врача, врача — срочно — плохо ему — приступ? Его ноготь намертво застрял в дыре телефона — пытался вытащить — и все не мог — долго, долго вытаскивал, чуть не сломал. Он затих, сполз на пол — наконец я вызвал «скорую» — в течение десяти минут будет, ждите; пощупал пульс — не нашел; начал делать массаж сердца — надо было искусственное дыхание, но никак не мог заставить себя; прикасаться было противно… На всякий случай обшарил карманы черной форменной куртки и штанов — где лекарство? Если сердечник, значит, с собой должен носить — не было. В ящиках стола — ничего. Минуты шли…

— Это больной? — толстая тетка в белом халате двумя руками схватила его за голову, оттянула веки, потрогала за шею. Обернулась к парню — медбрат? Санитар? Неважно… Сказала:

— Зря ехали, Петь. Пульса нет.

Раздраженно бросила в мою сторону:

— И че было вызывать? Не видно, что ль, — он уже остывать начал?

В голове проносились заманчивые картины: вот я бросаюсь на эту тушу, начинаю ее душить — она извивается, пробует визжать, захлебываясь. Не стал. Наоборот, очень ласково попросил:

— Девушка, вы все-таки заберите его — не здесь же оставлять человека…

Из внутреннего кармана пальто вынул деньги: две мятых десятки баков. Вложил в мясистую, потную ладонь. Баба смягчилась, пожала плечами:

— Ладно, увезем. Только чтобы завтра забрали — а то взяли моду: сгрузят труп, и валяется в морге. Можно подумать, что мест навалом… Петь, бери его.

Санитар послушно взвалил тело на плечи, понес. А я сел в кресло — старое, потертое, где полчаса назад сидел он — опер со слабым сердцем. Про себя отметил: шел воровать, а вместо этого — сел охранять… Но было муторно. Вроде не первый человек на моих глазах умер, а все равно не по себе. Достал сигарету: плевать на правила — здесь покурю. Затянулся — и вдруг услышал:

— Ну че, Борь, легче?

Поднял глаза. Передо мной стоял Васек. В руке — стакан с водой. Смотрел озабоченно.

— А ты здесь откуда? — спросил я.

— Борь, ты че? Я вообще-то дежурю сегодня.

— А тот, другой, как же?

— Ты че, гонишь, Борь? Какой другой? — удивился Васек.

— Который здесь был. Тоже в форме. Который умер — его «скорая» увезла…

— Боря, — Васек поставил стакан на стол, — ты бы это… Завязывал, что ли… Не было здесь никого. Только я. Ты пришел, по коридору бродил туда-сюда, потом я тебя поймал — вот в туалет сходил, воды тебе принес. Выпей, может, полегчает…