Чернозём

Когда разрозненные отряды дошли до середины лесной проплешины далеко в небе загудели моторы. Бывалые солдаты тут же заматерились и стали вглядываться в как назло чистое, выстиранное небо. Когда у контуров самолетов стали видны выдвинутые когти, то солдат охватила паника и они, побросав поклажу, ринулись в сторону далекого леса. Началась форменная паника, которую зарезали оглушительные сирены.

- Стоять, суки, - закричал командир, - стоять! Стрелять!

Я хотел было ринуться за остальными. Слух зарезали воющие сирены. Первая бомба превратила несколько мужчин в фарш, но чудесным образом пожалела тонкий дубок с маслянистыми листочками, который теперь рос у дымящегося земляного обрыва.

- Сюда!

Боец вместе с ящиком потянул меня к свежей воронке, видимо помня старую солдатскую мудрость о том, что снаряд в одно и то же место дважды не падает. Перед тем как мы спрыгнули в яму, за нами что-то рвануло, и вырванный из рук ящик хлопнулся на дно воронки, пахнущей газами. От них меня вырвало, и через шум, мат, пулеметные очереди я увидел, что у моего неизвестного товарища взрывом оторвало ноги.

- Эй, юродивый, ты в порядке?

Сырок окрестил меня водой из фляжки и побил ладонью по щекам. Я с трудом открыл глаза, и в них закружилось небо точно такой же чистоты, что я только видел. Со страхом я принялся искать на нём самолеты, но заметил лишь пару стрижей. Сырок ткнул меня носком ботинка:

- Тебя что ли солнечный удар хватил?

Я поднимаюсь с травы:

- А ты видел?

- Что видел? Ты такой бледный, что как бы рэп не начал читать.

- Значит, удар...

Я поднимаюсь как оживлённый гомункул и медленно бреду к огромному дубу. Рядом с ним невидимая, закрытая корнями и заросшая травой воронка, куда я спрыгиваю вместе с лопатой. Сырок недоуменно наблюдает за тем, как я копаю. Через два штыка раздаётся характерный звук удара металла о дерево.

- Там ящик с минами, - говорю я уверено, - помоги вытащить.

Сырок ничего не сказал, но тоже спрыгнул в яму и начал окапывать ящик. Через десять минут мы осторожно подняли на поверхность гнилой остов с боеприпасами. Сырок благоговейно отнёс его в сторону и начал изучать, а я без сил упал на дно воронки. Из фляжки лился нескончаемый липкий поток воды, от которого не становилось легче. Горький пот перемешался с небом, и я медленно плыл, накрытый синим фартуком с дубовыми листьями.

И тут из земли, из перехваченных осколками горл, до меня начал доносится утробный, воющий рокот. Яма, которую мы только что раскопали, заговорила со мной густым лиственным шепотом:

- Браток, это ты? Я помню тебя. Я тебя спас же, браток, а сам не уберёгся. Я ходить не могу, ножки взрывом оторвало, принеси мне ножки, браток. Вон там они, под берёзой. Принесёшь? Ты положи их рядом со мной, а я уж на них как-нибудь сам к мамке дойду, она меня заждалась, поди, в деревеньке своей.

Испуганно высунувшись из ямы, я увидел Сырка, поглощенного изучением ящика, а в это время голос продолжал говорить:

- Не хочешь помочь мне браток? Ну тогда закопай меня, чтобы я ушёл навсегда. Похорони. Засыпь землицей и я уйду. А, браток?

Я хватаю лопату и начинаю лихорадочно засыпать бывшую воронку. С каждой горстью земли голос становится всё тише, и когда около дуба возник уже маленький холмик, он вовсе исчез, шепнув напоследок что-то благодарственное. Но когда я уже готов был отключиться, то со всех сторон, из самой земли, из трав, из всего, что здесь было, стали пробиваться другие голоса. Это были солдаты, разбросанные по всему леску. Их были сотни, и каждый из них рассказывал мне свою историю и умолял похоронить по-человечески или донести весточку родным. Они рассказывали, где лежат их медальоны, делились со мной вечной солдатской обидой, и сетовали на то, что так глупо погибли. Качались деревья, шептала земля, а я, обламывая ногти, рыл землю. Пальцы всё время натыкались на что-то твёрдое и холодное. Я видел, как лежащие в земле кости складывались в причудливые русские иероглифы. Это мёртвые писали свои письма живым. Это был настоящий погост. Русские мёртвые стонали, пытаясь схватить меня за руки, просили помочь, спасти.

Сырок положил мне на лоб тряпку, смоченную водой. Впервые с нашего знакомства по-настоящему изумлён.

- Да ты и впрямь сумасшедший, а ещё и мухоморы жрёшь.

- А ты не слышишь, - я почти плачу, - не слышишь?

- Нет.

Отдышавшись, и утерев пот, я спрашиваю у Сырка:

- Ты можешь мне помочь?

- Это вряд ли.

- Но ты ведь много читал. Расскажи, как русские относились к земле?

Сырок, уже укутав мины, как младенцев в тряпки и сложив их в рюкзаки, присаживается в тени дуба, которому не хватает золотой цепи и учёного кота, и начинает рассказывать: