Чернозём

Нравился, потому что был субкультурным мужчиной, которые насыщают свою жизнь симуляцией опасности. Он тырил по всему городу новые книжки, которыми мы с ним долгое время торговали, а потом всем рекомендовал их читать. Я втайне догадывался, что он никогда не открывал томики Бодрийяра и Дерриды.

- Отчего люди тянутся к преступлениям? Это, как я могу сказать из личного опыта, - и здесь Йена тяжело вздыхал, пытаясь объёмом своей грудной клетки показать насколько сильны пережитые им события, - своеобразный наркотик. Юнг писал о тяге к власти, но способность совершить преступление - это и есть власть. Тем самым оспариваешь гегемон закона.

Он так банально рассуждает о психике людей, что нужно спросить его о моих видениях. Нетрудно догадаться, что в ответ друг расскажет мне об эмоциональном напряжении, о том, что я переживаю ломку старых авторитетов. При слове "авторитет" он не забудет ласково потрепать по плечу, как будто я его верный пёс, а он мой хозяин. А мне неудобно будет вспоминать, что когда он лучезарно рассказывал замершей Алёне о своих прыжках на наркоманов около нашего подъезда, то она сидела, словно завороженная.

- А вот смотри, - начинает говорить моя косточка, и тут же встает мне поперёк горла, - Йена позитивно относится к миру, поэтому он выходит из круга зависимостей. Он вне страстей. Он свободен, а ты слишком привязан и ко мне, и к своим идеям, отчего страдаешь.

Это он-то независим? Да он несвободен также, советский колхозник. Невесело говорю:

- От этого он не сдохнет так же, как остальные?

Он во всех отношениях лучше. Прекрасно знает историю, социологию, философию. Ну... или делает вид, что знает. Да - точно так. По-крайней мере, я часто слышал от него рассуждения о шизомассе и дивиде. Подобные, как я назвал, ризомничья быстро надоедали, и, когда Йена входил в раж, приходилось его останавливать:

- Знаешь, я многое переживал, - и Алёна смотрит на него, как на Иисуса, - многое в моей жизни случалось, а что? Непосредственное переживание бытия, всё по Хайдеггеру.

Снова ризомничает, думаю я, и, когда Алёна отлучается в ванну, чтобы проверить, не знаю, чищены ли у неё зубы (вдруг я уйду, а наш гость такой интересный), небрежно спрашиваю у старого знакомого:

- Есть пол-ящика мин сорокового калибра. Необходимо сделать из них гранаты. Сможешь?

Он по инерции что-то ещё говорит и вдруг останавливается. В глазах Йены хлопает парус. Или это белый флажок?

- Что?

Нет приятней момента, чем минута, когда сбивается спесь.

- У меня есть ящик мин. Нужен умелец, чтобы сделать из них гранаты. Сплошная механика. Бьёшь их перед броском обо что-нибудь твёрдое, а потом кидаешь, - и я, широко раздвигая губы, заканчиваю, - ба-бах!

Йена выглядит, как курага. Он подавлен, и невыразительное бледное лицо теперь совсем потеряло всякие краски, словно его облили ацетоном. Впрочем, хочется верить, что он просто неготов поверить в своё счастье, ведь он всегда мечтал о чём-то серьёзным. Йена прядает ушами и, наверное, молится, чтобы его спасительница как можно скорее вышла из ванной.

- Как ты их достал?

Я говорю чистую правду:

- Мне про них рассказал мёртвый солдат.

Он молчит несколько секунд, и, когда в комнату входит Алёна, я спрашиваю:

- Начала стирать мои вещи?

- Нет, - шелестит она.

И тут Йена начинает ржать, как угарелый:

- Я понял, понял! Это ты так шутишь! И слова какие-то не в тему говоришь, как будто с кем-то беседуешь.

Алёна вздыхает и выдавливает из себя подобие улыбки, а я говорю:

- Да, пошутил, знаете ли.

Рамка металлоискателя запищала так, как будто была готова вот-вот кончить. Йена панически заозирался и побелел, как поляк, вдруг увидевший казаков. Это добавило уверенности полицаю, и он повёл нас в зону досмотра, прикорнувшую невдалеке от турникетов метро.

- Что будем делать? - лихорадочно шепнул парень.

Я безразлично пожал плечами:

- Ничего.

У нас за спиной по туристическому рюкзаку. В них, плотно перемотанные одеждой, лежат мины. Под их металлической кожей лежит спрессованная взрывчатка. В динамите лежит смерть. Всё, как в сказке о Кощее, и полицаи-досмотрщики, работающие на него, очень сильно хотят разбить наши рюкзаки.

- Молодые люди, приготовьте вещи для досмотра.

Бесцветного колобка кривит от официальной вежливости. По его выгоревшим бровям я вижу, что он хочет долго бить нас дубинкой, а потом выпить шампанского. Он ненавидит нас за то, что мы моложе, сильнее, уверенней и вот ещё куда-то идём с этими огромными рюкзаками, быть может, даже в поход, а ему вечером нужно будет снова возвращаться в свою пятиэтажную окраину.

- Как скажете, господин полицейский, - отвечаю я как можно вежливее, чтобы позлить его, - вот, вернулись с товарищем из путешествия. Знаете же, как это хорошо - куда-нибудь выбраться. Особенно на природу.

Разумеется, он не знает этого. Единственный шанс на путешествие выпал ему давным-давно, когда полицейскому сулила командировка в Чечню, от которой он перевёлся куда подальше. Мне даже жалко этого холуя. Он до конца жизни будет дышать искусственным светом, работать под землёй, тогда как я буду ходить по её поверхности.