Чернозём

- Верно сказано! Ведь не убиённый же судья Чувашов своей волей приговаривал людей к десятилетним срокам, но закон. Нечто святое, беспрекословное, во имя чего можно совершить любые преступления. А ведь это всего лишь нить, которой незримо прошиты люди. И все марионетки в лапах государства...

Он взвешивает на руке гранату с опереньем, как у попугая:

- Но вот это сразу же разрубит все нити. Как только ты бросишь её, то окончательно поставишь себя вне закона. Нет пути назад. Впереди - либо десятки лет в тюрьме, либо смерть, а в лучшем случае изгнание. И вот на такие шаги, которые являются законченными, цельными, эсхатологическими... почти никто не отваживается. Они по-настоящему революционны. Это тот самый ницшеанский канат к сверхчеловеку, а ты - плясун на нём. Готов пройти до конца?

Нет никакого торжественного момента, просто и чуть-чуть вспоминаю цитату из Заратустры:

- Сверхчеловек - смысл земли. Пусть же ваша воля говорит: да будет сверхчеловек смыслом земли!

Тогда он счастливо говорит:

- Разумеется, ты же не думаешь, что мы сделали эти снаряды лишь для того, чтобы закопать их в лесу до лучших времён?

- Я вообще стараюсь не думать. Это помогает осмыслить многие вещи.

- Сейчас тебе придётся соображать побыстрее.

Сырок с размаху ударил миной о ствол, отчего содрал кору, а затем бросил снаряд в присмотренный нами овраг. Мы рухнули в траву, которая щекотала нос несколько длинных секунд. Почему-то негромко рвануло, что-то свистнуло, в воздухе запахло порохом и гудящим резонирующим металлом. На месте разрыва тлела листва, от которой поднимался кислый, дурманящий запах адской машинки.

Сырок раздул мясистые русские ноздри и сказал:

- Люблю запах революции поутру.

- Как-то не очень рвануло.

- Это и радует, - бомбист утирает вспотевший лоб, - думал, а вдруг оторвёт руку, а она бы ещё пригодилась. Но если забросить в помещение, то сразу наступит праздник. А у нас ведь их целый ящик. На нём можно будет хорошо сыграть.

Мы затоптали расползающийся огонь, а то пропитанные смолой леса вспыхнули бы в это жаркое лето, как щечки гимназистки от любовного комплимента. Сырок как никогда весел и даже, увидев муравья, залезшего на ботинок, запел знакомую песенку:

- Муравей, муравей... ну куда же ты, дружок, своими грязными ногами в мой глазированный сырок!

Он практически счастлив и неожиданно достаёт два пистолета. Мне он протягивает револьвер с вздувшейся барабанной перепонкой, а себе оставляет братца-браунинга.

- Держи, теперь будет твой. Извини, что нагрубил из-за метро.

Я давненько не держал в руках оружие, поэтому глуповато спрашиваю:

- Куда стрелять?

- Да куда хочешь. Вон, можешь хоть в берёзу.

Указанное деревцо в страхе затряслось.

- Я же не в березу буду стрелять, а в человека, который ест, пьет, думает о чем-нибудь.

Сырок несказанно удивлён:

- Так ты полагаешь, что берёза ни о чем не думает?

Он берёт пистолет в правую руку, отчётливо произносит: "Ваше слово, товарищ Браунинг!", и всаживает в ствол одну за другой несколько пуль. Они застывают в мякоти дерева, как вырванные кукольные глазки. Сырок подходит к кричащему от боли дереву и проводит пальцем по сколу.

- Жжётся!

От его поступка я впал в ярость:

- Ты зачем в дерево стреляешь? Оно ведь лучше, чем человек. Ты не любишь природу?

- Абсолютно равнодушен, - поворачивается ко мне густая борода, - наплевать мне на берёзки, поля, речки. Ну есть они, и что? Чем они отличаются от холмиков в Белоруссии? Бред какой-то. И так в стране есть миллионы людей, кто бьёт себя в грудь и кричит, что он защитник природы и животных. Но не наберётся и десятка тех, кто скажет, что он готов бороться с чем-то серьёзнее, чем пластиковая бутылка, плавающая в озере.

- Можно было бы в сухое дерево пострелять. В мёртвое.

- Это неинтересно.

- Погоди, я знаю во что тогда.

Я достал из рюкзака несколько новеньких книг. Это были последние украденные издания, которые передал мне Йена. Я поставил их торцами на упавшее дерево. Сырок с интересом наблюдал за моими манипуляциями. Я прицепился, и от выстрела книжка испуганно захлопала крыльями-страницами. Она подранком упала в траву и на землю капнула кровь цвета типографских чернил.

На меня напала странная страсть, и оружие, раз за разом изрыгало пламя. Книжки подпрыгивали и падали в траву, и я не заметил, как выпустил в них с десяток патронов. Десяток...? Но ведь в барабане всего шесть свинцовых смертниц! Что за чёрт? Трясущимися руками я попытался сколупнуть барабан, но меня остановили.

- Не делай этого, - мягко говорят Сырок.

- Почему?

- Если заглянешь внутрь, то он перестанет работать. Станет обычным бесполезным револьвериком.

- Почему? - поражённо шепчу я.

- Потому что ты перестал верить. Усомнился. У тебя в крови такой ценный дар... вера. Она двигает горами. Надо просто поменьше думать и тогда всё получится. Помнишь, как у Тертуллиана: "Верую, ибо абсурдно!". Вот и ты верь, верь! Пока не поздно, ну же!

И засмеявшись, как шакал, Сырок выхватил браунинг, чтобы довершить книжную казнь:

- Мочи свиней! Все они должны сдохнуть! Хоть на что-то годны их писульки!