Чернозём

- Ну, теперь бы даже слепой понял к кому мы зашли в гости. Надо же, не думал, что такие люди ещё остались на земле. И банька какая у них ладная, и лица, как описывают.

- Да скажи уже толком, кто это! Люцифериты? Старообрядцы?

Новоявленный религиовед лишь качал головой:

- Вот если бы вместо бесполезного Гюнтера ты читал нашего Николая Клюева, то знал бы, куда мы попали. И... чего ожидать.

В насмешку надо мной Сырок поправил браунинг. В комнатушку стали набиваться жители деревеньки. Вопреки моим страхам они мало чем отличались от Марка. Все невысокие, как будто сбежали из цирка уродцев. Невыразительные серые глаза, проросшие на жирноватых лицах с болезненными лихорадочными пятнами. Они усаживались на скамьи вдоль стен, скромно пряча руки от наших глаз. Я не сразу понял, что больше половины из вошедшего десятка составляли женщины, которые до того походили на мужчин, что пока они не подсели за стол, я и не заметил никакой разницы.

Братья и сёстры зовут меня Татьяной, - представилась низенькая старая женщина, - пейте, ешьте, вы ведь устали с дороги.

Пока я разглядывал пожилую женщину с теми же поплывшими чертами и плоской амазонской грудью, стол украсился скоромной пищей, где не было и следа мяса. Марк поставил самовар и заварил вкуснейший чай, который я всячески распробовал. Татьяна всё расспрашивала нас о жизни в городе, качала головой и вздыхала, когда друг рассказывал ей очередные ужасы современности.

- Хорошо, что мы уединились от злых людей.

Сырок, улыбаясь, спрашивает:

- К слову об уединении, где у вас тут отхожее место?

Его тут подряжается проводить какой-то мужичок, и товарищ оставляет меня одного. С минуту возникает неловкое молчание, когда я, наевшийся и напившийся, рассматривал хозяев. С виду люди как люди, только оплывшие какие-то, разлохмаченные, как залистаная книжка. Что бабы, что мужики словно проглотили треугольники - широкие в поясе и узкие в плечах.

- Быть может, вы болеете чем? - любопытствую я, - фельдшера нет, город далеко, а зимой так вообще никуда не выбраться, а то, не в обиду, нездорово выглядите.

Женщина со змеиными зрачками шепчет:

- Нет, мы давно ничем не болеем.

И снова молчание. Уставились на меня, как будто я проклятый. Нет, конечно, они всем видом показывали, что мы для них нечистые городские создания, но держали себя в рамках приличий. А теперь они изучающе смотрят на меня. Незаметно от них кладу руку на револьвер и снова беспечно спрашиваю:

- Ваша деревушка-то название имеет?

Старушка пристально смотрит мне прямо в глаза и говорит:

- Шамахань.

- Как у Пушкина! - радуюсь я, что встретил здесь хоть что-то знакомое, - а вы, значит, царица?

- Нет, я богородица.

Подобным богохульством меня не смутишь, хотя при взгляде на Татьяну вполне верилось, что ей может быть больше двух тысяч лет. Но отшельники по-прежнему сидели молча, вытянув спины, как будто вместо позвоночника у них было по длинной жерди. Смотрят на меня, точно надеются на что-то. На мгновение они напоминают мне ядовитых жуков, которые отравили свою жертву и ждут, когда та, большая и страшная, заснёт и размякнет, чтобы, наконец, можно было вонзить в неё клыки и выпить.

Татьяна протягивает глиняную чашку с чаем:

- Хотите ещё, юноша?

- Нет, благодарствую.

Я давно уже чувствовал, что ноги охватило странное тепло. Я попробовал встать, но не смог, и тогда, видя мою растерянность, община стала медленно отлипать от стен и сходиться в небольшой круг в центре горницы. Люди сцепились за руки, и повели вокруг меня по часовой стрелке хоровод, что-то приглушённо напевая. Подумалось, что мне повезло увидеть какую-то почти забытую русскую традицию. Было совсем не страшно и блаженное немое тепло уже перекинулось на грудь, и только когда я не смог пошевелить руками, чтобы проверить на месте ли револьвер, то понял, что меня опоили дурманом.

А хоровод меж тем ускорялся, жёлтые лица сектантов заалели, под ритмичное пение богородицы они исступленно закричали, как будто хотели меня напугать. Круг разорвала неведомая сила и люди отлетели по углам и скамейкам, продолжая извиваться и дёргаться. Но страшнее всех, как подвешенный на нитках тарантул, кривлялся Марк. Он, то подтанцовывал ко мне, то отпрыгивал, повинуясь голосу Татьяны, а в его руке я разглядел что-то похожее на остро заточенную стамеску. Наконец Марк выкрикнул то, что давно его мучило и обнажившийся выпирающий клык, искривил всё его лицо:

- Царскую печать тебе наложим, ить! Уд - это не гуд! Дух живёт где хочет! Теперь ясно, какие я травушки собирал в лесочке? То-то же, дурман-траву искал.

Их мягкие, точно сделанные из сладостей руки, хватают меня, мнут, стаскивают на выскобленные половицы. С щенячьим ужасом я понимаю кто схватил меня. Скопцы, как оголодавшие звери, возятся с моим ремнём. Марк, зыркая на меня своим вставший клыком, облизывает резец и достаёт из печи успевшую накалиться кочергу.

- Отрежем и прижжем, вся скверна из тебя разом и выйдет.