Чернозём

Когда серная головка ударилась о чиркаш, то пение, пахнущее мхом и старым брусом, возвысилось почти до крика. На меня накинулось странная ненависть, ведь лесные скитальцы должны были выть от страха, царапаться в заваленную дверь и умолять нас... ну, хорошо - умолять хотя бы одного меня, что на самом деле было особенно приятно, не убивать их.

И тут, когда я уже готов был подпалить ветошь между брёвен, пожимавших друг другу лапу, меня неожиданно сбил с ног Сырок. Я перекувыркнулся и вскочил на ноги, но коробка в руке уже не было - он был съеден зёвом колодца.

- Ты это чего? - с холодеющим сердцем спросил я, - решил меня завалить?

Сырок непринуждённо улыбается, хотя и он напряжён:

- Если бы хотел, то тебе давно бы уже не просто яйца отрезали, а сварили их и покрасили как на Пасху.

Он встал между мной и деревянным срубом, похожим на криво нарисованное условие для геометрической задачи. Сам он напоминал алгебраическое уравнение, которое я не знал, как решить. Драться с Сырком я побаивался, ибо намётанным взглядом видел в нём опасного соперника, под мышцами которого натянуты крепкие сухожилия. Но и отступать не хотелось, ведь товарищ нечестным броском ударил о землю не просто меня, но вдребезги разбил наш хрупкий баланс. Ведь наши отношения, прямо как по Гоббсу, строились на авторитете взаимного вооружения - никто не решался прямо испытывать силу друг друга, так как мы благоразумно считали себя равными. На самом деле курильщик, обладающий фигурой борца, выглядел, да и был порядком сильнее меня, но истинный мужской нейтралитет не позволял облечь это превосходство в вербальные формы. Каждый из нас понимал своё место в сложившейся иерархии, но никто не выказывал его вслух, следуя какому-то древнему мужскому обету молчания.

И я сделал то, что делать было точно не надо - не отступил.

- Отойди, пожалуйста, - миролюбиво начал я и достал пистолет, который мне успел возвратить друг, - всё это было очень невежливо с твоей стороны.

Баня замолкла, ожидая конца поединка. Сырок хмыкнул и протянул:

- А если попрошу прощения, то будем квиты?

Я подвинул планку предохранителя и упёрся мушкой в живот друга.

- Эй!? - слегка озабочено прикрикнул он, - тоже ведь могу достать волыну.

- Доставай, - спокойно согласился я, - хоть две.

- Не-е, двух нема! Но, как говорится, за одного битого двух небитых дают. Поговорка такая.

Его браунинг смотрел дулом в землю, а мой вздувшийся от свинца револьвер зачем-то был направлен на соратника. Заря начала отмыкать глаза и бор, подступивший ночью к селению, отбежал назад. Он притаился на дне оврагов и замолчал, как всегда молчит перед рассветом. Зато в бане заголосили, будто закряхтели сами доски и брёвна. Там всё заходило вверх дном, казалось, что баня сейчас сойдёт с места и станет нашим секундантом, но оттуда раздалось лишь протяжное пение. Оно не было ни мужским, ни женским, да даже не чувствовалось в нём утончённого андрогина. Скорее, голос был уродским, с сорванной резьбой и не доведенным не просто до совершенства, а даже до человеческого подобия. В нём не хватало и мужественности, и полевых цветов, отчего становилось особенно понятно, что серп скопца не может прибавить плоти, а только отнять имеющуюся. Тем не менее, голос на незнакомом языке продолжал петь жуткую песню, и я понял, что это скопцы плачут над кем-то из нас.

- Отвали в сторону, - приказал я Сырку.

Он так и не поднял на меня оружие, зато лукаво пробасил:

- А ты сделай так, чтобы отвалил. Сделаешь "раз и квас", а?

Над его ухом жахнул выстрел, впившийся в брус дымящейся пчелой. Не долго думая, я продолжил стрелять, чувствуя, как револьвер набухает разгоряченной плотью, как он становится больше, оголяет напряжённое, покрасневшее дуло, и изрыгает белую смерть.

Сырок, к моему вящему удовольствию, закричал:

- Ёбнутый! Господа оскоплённые, да это же Антихрист! - и бросился наутёк.

До последней секунды я боялся, что он так и останется стоять столбом, не поведя и бровью на мои намеренно косые выстрелы. Конечно, я стрелял мимо, чтобы спрятать за сублимацией выстрелов своё очередное маленькое поражение. Нет, Сырок бы не выстрелил в ответ, понимая, что это всё же зашедшая в край, но шутка, и я спускаю её не на тормозах, но во весь опор, чтобы в поднявшемся топоте забылась причина нашей ссоры.

- А ты почему не стреляешь? Ась?

И я, заметив улыбку на промелькнувшем неподалёку лице Сырка, понял, что он метко распознал опасную игру и включился в неё. Браунинг с повисшим хоботком по-прежнему был у него в руке. Скопцы же вновь затихли, но и рассвет, испугавшись переполоха в лесу, тоже не спешил подняться в небо.

- Жду, когда у тебя закончатся патроны! - прокричала бородатая мишень.

- Это тебе не поможет, - орал я, - помнишь, у меня ведь бесконечные патроны!

- Знаю! - прокричал откуда-то из-за дома Сырок, - а ты думаешь, почему так быстро от тебя бегаю?

Сырок умело петлял между домами, а я бежал за ним и через смех грязно ругался, пугая больше не себя или его, а замерших в ужасе сектантов:

- Выходи, подлый трус!

Откуда-то из-за деревьев раздался голос: