Чернозём

- Ты ведь не будешь убивать старого больного товарища!?

От шершавого ствола тут же летят щепки, и там образуется вензель, похожий на мягкую сырковскую улыбку.

- А ты мне лучше объясни, - опасное веселье вытеснило злость, - почему я не должен чик-чирикать скопцов?

Он орёт уже откуда-то из огородов:

- Так... Сейчас придумаю, дружочек! А! Вот! Ещё в Киево-Печерском патерике описывается, как один святой, Моисей Угрин, находясь в плену, дал себя оскопить, лишь бы не прелюбодействовать с полячкой. Бьюсь об заклад, что ты бы так никогда не смог поступить! Каково, а?

- Этот пример не годится.

Пули врезаются в кабачковую грядку, и продолговатые тёмные плоды лопаются почему-то твёрдыми, пахучими брызгами. Револьвер, выхаркал слишком много металла, стал опадать и стрелял натужно, неохотно, больше вверх и по сторонам, чем на голос Сырка. А тот долго выжидал, победно оглядывая меня из тайного укрытия:

- А вот ещё, придумал! Послушаешь, дружочек?

- Отчего нет? - и я в холодной усталости присел на колоду, подпирающую вход в баню, - ну, где ты там? Неинтересно с тобой играть, только я в тебя стреляю.

Улыбающийся, но явно не ожидавший моей глупой выходки Сырок, застенчиво, слегка шаркая ножкой, подошёл к бане. Он прислонился к косяку, откуда теперь торчал расплющенный свинцовый глазик и произнёс:

- Ты сумасшедший на всю голову, понимаешь? Хоть бы предупредил, тогда бы и не стал выпендриваться перед тобой. Ты ж прикончить мог своего любимого друга и наставника.

Потому-то он и не стрелял. Потому его браунинг уже был заправлен за пояс, как кобра, лишившаяся яда. Сырок снова сделал один-единственный выстрел, слегка, будто не придав этому значения, назвав себя моим наставником. Другой бы на его месте обозвал бы меня идиотом, сволочью, глупцом, обложил матом... или вышиб бы мне мозги. А Сырок, демонстрируя, что это всё было просто частью его хитроумного плана, просто пожурил меня, да в довесок назвал меня своим учеником.

Я был снова поражён в самое сердце

- Так хочешь послушать, а? Придумал, когда за пнём от тебя хоронился. Ну, пожалуйста!

Он даёт мне право решать лишь судьбу малых вещей.

- Ладно, чего там у тебя... ты вообще про кого, скопцов?

- А про кого ещё? Ты же, я вспомнил, националист - выступаешь за русскую нацию, против этнической мафии, за русский парламент, за честный капитализм, ха-ха... так, прости, сбился. А ещё ты, помнится, говорил, что выступаешь против фрейдизма и старины Зигмунда?

- Ну, допустим, - я снова закипал.

- Отлично! Так вот: Фрейл - это оправдание существования скопцов.

- Он-то тут причём!?

- А на каком основополагающем страхе зиждется вся теория венского психиатра?

До меня без особого интереса доходит простая, как копейка, мысль:

- На боязни кастрации?

Сырок даже хлопнул в ладоши от удовольствия:

- Ты как всегда ходишь с козырей! Русские скопцы столетним опытом доказали абсурдность построений Зигмунда Фрейда! Так сказать, опровергли теорию практикой. Он нам про то, что все неврозы на сексуальной почве, а мы себе бритвой по яйцам! Класс! Замечательно! Победа! Россия-Европа - один-ноль! Это для европейца потерять пенис хуже всего на свете, а для русского - Бога. И таких замечательных людей ты ещё хочешь сжечь? Да они сделали для русского национализма больше, чем мы с тобой.

Отборный чернозёмный мат пробудил ритмичные завывания сектантов. Неубранные страды вдруг заворочал налетевший ветерок, принёсший поцелуй рассвета, и мы усталые и вспотевшие, обнялись. Теперь было можно. Теперь мы более-менее были на равных. Из-под стрехи бани, спрятавшись там от стрельбы, вылетел голубь. Он был серебряным, как лунь, и алые лучи восходящего солнца серпом резали его тонкие белые крылья.

***

Когда мы, наконец, устроились в голодном вагоне, и электричка поползла в сторону города, Сырок, долгое время хранивший молчание, неожиданно спросил:

- Слушай, а зачем тебе всё это?

Предчувствие, что приключения ещё не закончились, как всегда не обмануло, и я решил отбрехаться:

- Ты это о чём?

- Ну вот тебе же это всё абсолютно чуждо. Ты больше иностранец, чем русский. Ты ведь западник, националист, тебе нужно этнически чистое русское правительство, а мне скифский ветер и костёр Стеньки Разина в жигулях. Знаешь, кто это сказал?

- Теперь - да.

- Ого! Ладно, всё равно ты ведь, как оказалось, даже ни одного родного стихотворения наизусть не знаешь. Ни одной песни.

- И что?

Сырок снова удивляет европейским примером:

- Как что? Ещё такой уважаемый человек, как Корнелиу Кодряну говорил, что если народ забывает свои песни, то он перестаёт быть народом. Да вот только за то, чтобы побывать в общине скопцов, некоторые люди бы не только с членом расстались, а даже с честью. А ты их по-варварски сжечь, в огонь! Всё, что тебе не по душе - всё в огонь. Ты, поди, ещё за демократию и честные выборы выступаешь? И домик с черепичной крышей хочешь?

С опаской понимаю, что просто так он не отвяжется.

- А тебе чё надо?

Сырок состоит из серьёзности на восемьдесят процентов:

- Хочу построить русскую утопию.

- Она ведь неосуществима.