Чернозём

Сырок явно не думал о подобных сентенциях и как только вышел из подъезда, ускорил шаг, прошёл дворы и свернул к заброшенным гаражам.

- Ты что, в туалет постеснялся при Лизе попроситься? - пошутил я.

Парень огляделся по сторонам, вдруг засунул себе два пальца в рот, и его вырвало на траву тёмным гречишным потоком. Сырок ещё долго полоскал себя, пока из него с хрипом не стала вырываться лишь светлая струйка водицы, тогда он оттёрся платком и сказал:

- Теперь твоя очередь.

Отгадка столь странного поведения была так проста, что я не поверил и на всякий случай спросил:

- Я, конечно, от тебя привык всякого ожидать, но это странно даже для Сырка.

Он говорит то, что я больше всего боюсь услышать:

- Жить хочешь?

Молния вместо сердца:

- Значит ты его.... отравил?

Сырок кивает:

- Как крысу.

Горло забито песком, на котором мы стоим, там сухо и пророс ковыль:

- Чем же ты его отравил?

- Бледной поганкой.

- Где ты её достал?

- А то ли мы с тобой в лесу никогда не были?

Я знал, что бледная поганка - это один из страшнейших ядов. Он царственно коварен и проявляется только через сутки после попадания в организм. Он два дня мучает человека тошнотой, коликами и головной болью, а потом отступает, давая призрачную надежду на выздоровление, хотя уже почти уничтожил печень. Его с трудом находят врачи, его не уничтожает термическая обработка, и он предательски доступен любому желающему. Один гриб может убить взрослого мужчину.

- Сколько ты положил в суп?

- Три штуки для верности.

Сырок знает, что я это не одобрю. А я знаю, что ему плевать на моё одобрение. Тем не менее, он снисходит до пояснений:

- Да и вообще ты должен быть за. Это же почти Рахова. Его убили белые грибы, не какие-нибудь чёрные грузди, а белые лесные арийцы! Ха-ха.

- Зачем ты это сделал?

- А почему было не сделать?

- ....

- Во-первых, это интересно. Ведь так травили ещё римских цезарей, во-вторых, Лука ссучился, вспомни тот ресторан и, как мне кажется, он стал подозревать, что за некоторыми шумными делами стоим мы с тобой. Разве этого не достаточно? Разве вообще не достаточно того, что мы просто МОГЛИ? Просто того, что мы ОСМЕЛИЛИСЬ? А? Ты же сам всегда затирал за ницшеанскую мораль, за силу там, за вот это вот всё.

- Но он ведь так улыбался нам, шутил. Он ведь ничего не подозревал! - я вспомнил, с каким аппетитом Лука уплетал суп, - так ведь нельзя.... Нельзя так убивать человека... это... не по-человечески. А ещё...

От внезапного озарения я почти задыхаюсь. Теперь стало понятным, почему Сырок так глупо и растеряно смотрел на Лизу, ведь и ей неожиданно досталась порция природного яда.

- Нет... ты хочешь сказать, что и дочка его... того... - я не могу найти подходящих слов, - и она....?

- Ты всегда был слишком сентиментальным.

Говорю с совершенно реальным чувством:

- Ты мерзкий человек.

- Ну ты с козырей зашёл! - ржёт варвар, - Тогда почему ты бегаешь за этим мерзким человеком, как собачка? Почему смотришь ему в рот и рассказываешь своим дружочкам те телеги, которые он толкает тебе? Кто-то тебя заставляет что ли?

- Неужели ты никого не любишь и не ценишь?

- А ты можешь назвать хоть кого-нибудь достойного любви и уважения?

Имена вертятся на языке, но они произвели бы впечатление на любого другого человека, но не на Сырка и я слишком долго молчу, что принимается за поражение.

- То-то и оно, - продолжает бородач, - нет таких. А те, кто есть, они либо убиты, либо в тюрьме и им на чужое уважение, а тем более - любовь, вообще чихать. Да и кого уважать? За что любить людей, которые не мыслят утопией? За что тебя уважать, если ты не живёшь своей мечтой? Кругом одни приживалы. Ты разве уважаешь приживал?

- Нет.

Сырок поучительно поднимает палец и говорит:

- То-то и оно. А так - Андрея Белого люблю и ценю. Гений, не то, что ты.

После чего он собрался уходить, незаинтересованный в моей дальнейшей участи, но напоследок оборачивается:

- Да, кстати, выпей как можно больше воды, да угольных таблеток. Чао-какао.

Я беспомощно оглядываю окрестности, но вижу лишь ржавые двери гаражей и пыльные лопухи, кивающие мне головой. На свете не будет ничего глупее, если я сейчас брошусь к дому Луки и расскажу ему о медленном яде, который убьёт его и Лизу. Тогда хозяин немедленно схватит нож и убьёт меня. Я даже не перейду от к протесту к сопротивлению, как заповедовала Ульрика Майнхоф. И я не спешу обратно вовсе не потому, что боюсь Сырка, а потому что мне стыдно оказаться в столь нелепой ситуации. Преодолевая отвращение и крики совести, я нехотя засовываю два пальца в рот. Из меня льётся тёплый липкий поток.

- Так и думал, - раздаётся сзади, когда я закончил опорожняться, - ты даже собственного мнения не имеешь.

Это Сырок. Переплетённые на груди руки напоминают якорь. Широко расставленные ноги говорят о том, что он не собирается отступать. Парень по-настоящему строг, как отец перед нашкодившим сыном.

- Что? - не понимаю я.

Он говорит медленно и с расстановкой:

- Да не было ведь никакого яда. Не было бледных поганок. Неужто ты подумал, что твой знакомый может вот так вот взять и убить хорошего человека, а тем более его дочь?