Черный Арагац

— А кто же будет приглашать опознающего? Вам же нельзя. Он ведь видел вас в другой одежде. Ещё заикаться начнёт или вообще потеряет дар речи. А может, вы тоже сядете с нами на скамейку? Нет, тогда сорвётся следственное действие. Стало быть, вам надобно незаметно покинуть комнату.

Полицейский побагровел, надул щёки, как жаба на свадебном параде, и, обращаясь к следователю, воскликнул:

— Ваше высокоблагородие, я не намерен терпеть над собой издевательства этого студента!

— Всё, господа, всё, — примирительно поднял руки Валенкамп. — Я сам позову носильщика. Но вам, Осип Яковлевич, лучше пройти в мою камеру. Скажите только мне, где опознающий?

— В комнате для временно задержанных, — уходя, бросил полицейский.

— Это как же? Что ж это вы свидетеля да за решётку? Право же нельзя так с людьми, батенька, нельзя.

Но Симбирцев уже не услышал этих слов. Он вышел, хлопнув в сердцах дверью.

Следователь покачал головой и обратился к двум статистам:

— Предупреждаю вас, что во время опознавания запрещается разговаривать, подмигивать опознающему или гримасничать. Сидите смирно и тихо. — Потом он глянул на Клима и велел: — А вас попрошу занять место с правого краю. — Ардашев подчинился.

Валенкамп вышел, но через минуту явился вместе с мужиком крестьянского вида, с бородой-лопатой, усами и просто одетым.

— Прошу тебя, голубчик, внимательно оглядеть этих людей, сидящих на стульях. Нет ли здесь того, кто толкнул дамочку под поезд. Не торопись, посмотри внимательно и скажи.

— Не так чтобы есть, но и не так чтобы нет. Вон те двое в пинжаках очень на него похожѝ. Но тот потолще был и потемнее. У энтого молодого усы ниткой, а у того супостата густые, острые, помадой начернённые. Но борода у него бритая была, как и у энтих двух франтов. Не, его здеся немае, — сказал он, перекрестился и добавил: — Как на духу!

— Ну что ж, всё ясно, — заключил следователь. — Все свободны. Господина Ардашева прошу пройти со мной. Осталось выполнить небольшие формальности.

Уже находясь в следственной камере, Валенкамп вернул студенту револьвер и заметил:

— Слава Богу, недоразумение разрешилось.

— Да уж, всё встало на свои места.

Чиновник протянул Ардашеву сотенную:

— Возьмите, это же ваши деньги. Покойнице они не понадобятся. Я ещё не внёс их в опись.

— Удобно ли?

— Удобно. Закажите в храме заупокойную литию рабе Божьей Софье. Ей перед Господом ответ скоро держать придётся за все свои поступки. Вот и поможете ей.

— Лития столько не стоит.

— Берите и не спорьте со мной. Я вдвое старше вас.

— Благодарю, ваше высокоблагородие.

— До свидания, Клим Пантелеевич, и, пожалуйста, будьте осторожны. А ещё лучше — помолитесь в храме. Попросите Господа уберечь вас от несчастий. Ненормально, что беда ходит за вами по пятам. Так не должно быть. Надеюсь, вам не придётся вновь находиться в моей следственной камере.

— Я тоже бы этого не хотел. Честь имею кланяться.

Ардашев покинул следователя, миновал коридор и вышел наконец на свежий воздух. Улица теперь ему казалась тихой и милой, птицы в кронах деревьев пели, а не шумели, и солнце уже не было таким палящим, а просто грело. Он полез за кожаным портсигаром и попытался достать папиросу, но не смог. Пальцы дрожали, как у столетнего старика, а ноги подкашивались. Он доплёлся до скамейки и, опираясь на деревянную спинку, медленно сел. Только сейчас он понял, что его счастливая и в общем-то беззаботная студенческая жизнь могла свернуть на ту дорогу, с которой не возвращаются. Да что там судьба? Опять ушла в небытие женщина, которая была рядом с ним. «Сколько же будет это продолжаться? — подумал Клим. — Почему Бог забирает к себе тех, кто мне нравится? Вивьен погибла в Лондоне, а теперь вот София. Но неужели надо обязательно убивать этих несчастных прелестниц? Или всё это ради другой избранницы, которую я когда-то встречу? Если так, то я даже представить себе не могу, какой неописуемой красоты она должна быть, чтобы превзойти остальных. А может, дело совсем не во внешней привлекательности, а в душевной гармонии? Но ведь у очаровательных барышень не бывает внутреннего спокойствия, они по своей природе взбалмошны, капризны и своенравны. Что ж, и тем приятнее их усмирять, как породистых лошадок при объездке. А тихими и послушными могут быть только монашки. Но пусть они и остаются там — за стенами монастырей — и безропотно увядают в молитвах, трудах и покаяниях».

Глава 14 Пропажа улики