Черный Арагац

Стоило Климу покинуть ювелирный магазин, как его хозяин тотчас поднял телефонную трубку и сказал:

— Нахичевань, нумер 252, антикварная лавка Бриля.

Глава 16 Исповедь

I

Монастырь Сурб-Хач жил жизнью небольшого города. В деревянные ворота въезжали коляски и ломовики, сновали монахи и миряне. За высокими каменными стенами тоже царила суета, но всё стихало, когда колокола главного храма возвещали о начале службы. Но сейчас звонница молчала, и в храме было пусто. И лишь один человек, стоя на коленях перед алтарём, молился святому Георгию, не стесняясь и во весь голос:

— Помилуй меня, Боже, по великой милости Твоей и по множеству щедрот Твоих изгладь беззакония мои. Многократно омой меня от беззакония моего и от греха моего очисти меня, ибо беззакония мои я сознаю и грех мой всегда предо мной. Тебе, Тебе единому согрешил я и лукавое пред очами Твоими сделал, так что Ты праведен в приговоре Твоем и чист в суде Твоем. Вот, я в беззаконии зачат, и во грехе родила меня мать моя. Вот, Ты возлюбил истину в сердце и внутрь меня явил мне мудрость. Окропи меня иссопом, и буду чист; омой меня, и буду белее снега. Дай мне услышать радость и веселие, и возрадуются кости, Тобою сокрушенные…

Когда молящийся произнёс последние слова, он поднялся с колен и перекрестился трижды.

— Что привело тебя, сын мой, в наш храм? — послышался чей-то голос.

Прихожанин повернулся. Перед ним стоял настоятель монастыря.

— Грехи. Я читал пятидесятый псалом.

— Это покаянная песнь царя Давида в совершённом им убийстве благочестивого мужа Урия Хеттеянина и насилии над его женою Вирсавиею.

— Я знаю об этом, святейший отец, но меня отличает от него то, что отмаливаю будущие грехи, а не прошлые.

— А не лучше ли не совершать их?

— У меня нет другого выхода.

— О каком из семи смертных грехов идёт речь?

— О шестом.

— Уж не помышляешь ли ты об убийстве?

— Вы правы, святейший отец.

— Но почему ты пришёл в нашу церковь, а не в православную? Ты мог бы там исповедоваться и тем самым облегчил бы свою душу, — теребя звенья серебряной цепи, на которой висел крест, украшенный посередине чёрным камнем, спросил настоятель.

— Я не верю в тайну исповеди православных священников.

— Но, может быть, тогда ты согласишься исповедаться мне, и я уберегу тебя от тяжкого греха?

— Я согласен. Только у меня два условия: нас никто не должен слышать, и вы, ваше высокопреподобие, пообещаете, что не выдадите меня.

— Тайна исповеди для меня священна. Пойдём в мою келью, сын мой.

— Да, святейший. Я готов. Возможно, вы и убережёте мою душу от нового греха.

Русский прихожанин, склонив рыжую голову, послушно брёл за настоятелем армянского монастыря. Он вошли в здание со сводчатыми потолками и, миновав несколько монашеских комнат, оказались в угловой келье с серыми стенами, с простой деревянной кроватью, столом и двумя деревянными стульями. В углу стояли полочка с книгами и свеча. Тусклый солнечный свет едва пробивался сквозь маленькое оконце в самом верху.

Священник плотно затворил дверь и указал на стул прихожанину. Дождавшись, когда тот сядет, настоятель расположился напротив него:

— Я слушаю тебя, говори, не бойся, сын мой. Будь со мной откровенен.

— Не знаю, с чего начать.

— Ты хочешь совершить убийство из-за ненависти?

— Нет.

— А что же тогда заставляет тебя думать об этом?

— Нищета. Я устал жить в бедности.

— Тебе приходилось раньше убивать?

— Да.

— Многих ли ты убил?

— Троих.

— Ты был на войне? Убийство, совершённое ради защиты своего Отечества, не является грехом.

— Я знаю это, но я убивал соотечественников, а не врагов.

— Но почему? Что заставило тебя это делать?

— Я совершил три убийства, но самое гадкое — третье. Я убил беззащитного бедного старика только за то, что он не захотел открыть мне до конца тайну.

— О какой тайне идёт речь?

— Думаю вам, святейший, она хорошо известна.

— Мне? О чём ты, сын мой?

— О чёрном брильянте в пятьдесят девять каратов, который Микаэл Налбандян привёз в Нахичевань из Калькутты. Перед самым арестом он отдал его на хранение своему другу — городскому голове Нахичевани Карапету Айрапетяну, а тот, боясь утраты адаманта, вручил его вашему предшественнику, настоятелю монастыря Сурб-Хач. За это государственного преступника и похоронили на монастырском кладбище. Это и дураку понятно. Прошло время, Айрапетян умер, не стало и прежнего настоятеля. Его место заняли вы. Стало быть, алмаз у вас. Вот я и пришёл к вам за брильянтом. Если вы не отдадите его мне, вы сейчас же умрёте. Это и будет тот самый смертный грех, за который я молился.

— А с чего ты взял, что это правда?

— Старик Погосов, бывший тогда письмоводителем в городском магистрате Нахичевани, проговорился. К тому же мне в руки попался акт передачи алмаза. Городская управа распродала архив за прошлые года, и в самый важный документ мне завернули селёдку в рыбной лавке. Хотите полюбопытствовать?

— Сделай одолжение, сын мой.

Прихожанин вынул бумагу и положил на стол.

— Позволишь мне сходить за очками?

— Вы что, издеваетесь? — усмехнувшись в рыжие усы, вымолвил прихожанин и убрал лист.

— А если я отдам камень, ты оставишь мне жизнь?