Черный Карлик. Легенда о Монтрозе

— Так-то так, — сказал Дальгетти, — ни один истинный воин не станет тебе перечить в том, что мщение — лакомый кусочек; но почему ты думаешь, что эта история может подвигнуть сэра Дункана хлопотать о твоем освобождении? Коли он захочет похлопотать, то разве о том, чтобы маркиз не просто тебя повесил за шею, а сначала переломал бы тебе кости колесом или резаком от плуга или как-нибудь иначе уморил бы тебя на пытке… Я что-то не возьму этого в толк; и будь я на твоем месте, Ранальд, я бы о себе не напоминал сэру Дункану и виду бы не подал, а попросту втихомолку удавился бы сам, как делали твои предки.

— А ты послушай, — сказал хайлендер, — ведь у сэра Дункана было четверо детей. Из них мы троих уложили кинжалами, а четвертая и теперь жива; и он дороже дал бы за это живое дитя, которое можно покачать на коленях, чем за те старые кости, которых не стоит тревожить, потому что не оживут они, сколько ни злобствуй… Стоит мне ему слово сказать, и этот день поста и сокрушения превратится для него в радостный праздник, и он захочет не похоронных молитв, а благодарственных. О, я это по себе знаю! Для меня мой Кеннет, что гоняется за бабочками на берегах Авена, милее тех десяти сыновей, что тлеют в сырой земле или питают собою хищных птиц!

— Я полагаю, Ранальд, — сказал Дальгетти, — что те трое молодцов, которых я видел там, на рыночной площади, подвешенными за шею наподобие вяленой трески, тебе тоже сродни приходятся?

Хайлендер помолчал и потом промолвил сильно взволнованным голосом:

— То были мои сыновья, иноземец… мои родные сыновья! Плоть от плоти моей… моя кровь… мои кости!.. И какие были быстроногие! Бежит как стрела… Стреляет — не промахнется… Никакой враг не мог с ними справиться, покуда Сыны Диармида не одолели их численностью… И зачем я хочу пережить их! Старый ствол легче перенесет вырывание с корнем, нежели обрубание своих прекрасных ветвей!.. Но надо воспитать Кеннета для мщения… Орел должен научить орленка когтить свою добычу… Ради него куплю себе жизнь и свободу ценой тайны, которую открою рыцарю Арденворскому.

— Тебе еще легче будет этого достигнуть, если поверишь свою тайну мне, — проговорил вдруг третий голос, вмешиваясь в беседу.

Все хайлендеры суеверны.

— Враг рода человеческого явился среди нас! — сказал Ранальд Мак-Иф, вскочив на ноги. Цепи его загремели, и он отпрянул как можно дальше от того места, откуда раздался голос. Его ужас заразил до некоторой степени и капитана Дальгетти, который забормотал на разных языках все заклинания, когда-либо им слышанные, но он ни одного не мог припомнить до конца и потому отделывался обрывками.

— Во имя Отца и Сына… как говорилось у нас в маршальской коллегии… Santisima madre de Dios…[30] как, бишь, у испанцев… Alle guten Geister loben de Herren![31] — сказано у царя-псалмопевца в переводе доктора Лютера…{101}

— Полно вам причитать! — сказал тот же голос. — Хоть я пришел к вам и необычным путем, я такой же смертный, как и вы сами; а помощь моя может быть для вас очень существенна в вашем бедственном положении, коли вы не слишком горды, чтобы послушаться доброго совета.

Говоря это, незнакомец приоткрыл бывший с ним потайной фонарь, и при слабом его свете Дальгетти мог только рассмотреть, что новый и неожиданный их собеседник — человек высокого роста, в ливрейном плаще, какие он видел на прислуге маркиза. Первым делом капитан взглянул на его ноги, но не заметил ни раздвоенного копыта, которое шотландские легенды приписывают черту, ни лошадиной ноги, которую в Германии считают его необходимой принадлежностью. Тогда он спросил новоприбывшего, как он сюда попал.

— Кабы вы через дверь прошли, — сказал Дальгетти, — эти ржавые петли так визжат, что мы бы услышали; если же вы пролезли в замочную скважину, сами посудите, сэр, нельзя же вас считать живым человеком.

— Это мой секрет, — отвечал незнакомец, — я вам его не скажу, покуда вы не заслужите этого, сообщив мне некоторые из ваших тайн. Тогда я, может быть, соблазнюсь и выпущу вас той же дорогой, по которой сам пришел.

— Ну, значит, это не через замочную скважину, — сказал капитан, — потому что, если бы даже голову можно было в нее просунуть, панцирь ни за что не пройдет. Что до секретов, своих-то у меня нет, да и чужих немного. Но вы скажите, какие секреты вам хотелось бы знать, или, как говорил наш профессор Снуфлгрик в маршальской коллегии в Абердине: «Выскажись, дабы я познал тебя».

— Сначала я еще не вами займусь, — сказал незнакомец, наводя вдруг яркий свет на исхудавшее, одичалое лицо и изможденную фигуру хайлендера Ранальда Мак-Ифа, который, съежившись у самой стены подземелья, по-видимому, все еще сомневался, точно ли перед ним живой человек.

— Я вам кое-что принес, друг мой, — продолжал гость более мягким и примирительным тоном, — для улучшения вашей пищи. Если и суждено вам завтра умереть, это не причина, чтобы сегодня не пожить.