Черный крест

,08. Когда я вошел в кабинет, у психолога пе­регружался после моргания света компьютер. Такому человеку и все никак не поставят ЫРЗ! Особо, видимо, со мной не желая общаться, доктор дает мне несколько тестов, листов этак сорок, и просит меня пройти в специальную комнату для заполнения тестов. На листах меня смущает то, что я должен заполнять графы ФИО, а так же личный номер.

— На хрена вам это все?

— Просто бланки стандартные, но у нас в институте, не в пример другим, эти анкеты, как и то, что вас вызвали на прием к психологу, к личному делу не подшивается.

В отличие от терапевта, к психологу люди не ломятся. Все полтора часа, что я был на приеме, ни одного человека. Из его кабинета, наверное, может показаться, что в огромном здании института никого нет, все вымерли.

По ходу дела захожу в сортир. Умываю руки, после замечаю, что у меня кровоточат десны. Еще покраснели глаза, но не так, как обычно это бывает при какой-нибудь болезни, а так, как будто бы у меня краснеют сами зрачки. Фу, чушь какая. У меня температура. А вообще, не взять ли мне больничный?

Исследуя самые ранние бумаги Пашкевича по проекту помню, напоролся на запись об обыч­ной температуре тела «воскресшего» — 41,2.

Вернувшись обратно в комнату для запол­нения анкет, обнаруживаю, что некоторые лис­ты отсутствуют.

— Я их уже забрал,— говорит доктор, а по­том, как бы невзначай, вскользь: — Алексей, а на каком расстоянии вы находились от креста, когда его взорвали и он рассыпался в пыль?— Собрав листы теста, доктор говорит, что может мне выдать больничный без участия терапев­та, если уж такая температура. Взяв больнич­ный на неделю, иду докладывать к Князеву.

— Хорошо, выздоравливайте, отдыхайте. Встретимся через неделю. И еще, Алексей, на каком расстоянии вы находились от креста, когда его взорвали?

Что за чушь?

— Я спрятался в укрытии, метрах в двух.

09. День я пытаюсь общаться с Анной. День переписываемся с Эдиком. День я пью чай и смотрю телевизор.

Америка согласилась добровольно, совме­стно с подписанием пакта о ненападении, вер­нуть России ее исторические территории в Се­верной Америке.

Аляска снова наша.

А еще в один день, это была среда, ложусь спать дополнительно днем. Мне снятся хоро­шие, светлые сны, я как бы лечу во сне, и еще во снах мне кажется, что я проницаю своим взглядом предметы и людей, которые меня ок­ружают.

Потом приговором некоего высшего суда с неба на меня обрушивается, звучит фраза:

Ты один

Во тьме

И мои полеты прекращаются. Я как бы па­даю с неба и просыпаюсь.

Очень удивлен. Но проснувшись, обнару­живаю, что теперь пятнадцать часов пятницы.

Пролетела неделя. Температуры нет. А в по­недельник на работу. Чищу зубы и обнаруживаю, что десны продолжают кровоточить, а зрачки глаз становятся похожи на кроличьи — они все крас­неют Или это просто последствие болезни?

10. А в понедельник по дороге на работу как раз в том месте, где я «наверху», то есть не по переходам метро, а по улице — так, что нужно еще раз заплатить за вход в метро,— перехожу со станции «Смоленская-2» на станцию «Смо­ленская», встречаю группу наших ребят, с ко­торыми я некогда воевал. Они собрались вме­сте? Здорово. Они стоят, одетые в черные па­радные мундиры, и молчат. Смотрят, как я приближаюсь к ним. Здороваемся за руку, бе­седуем. Вроде, у всех все в порядке. Я очень рад видеть всех наших ребят. Сашу Комисса­рова, он все никак не может нацепить себе на нос свои очки — одна дужка и одно очко; Пан- кова Михаила — он держится за живот и гово­рит, что тот у него «побаливает»; Квасников Иван все трет глаза и при этом улыбается во все свои классные 32; Левон Аратюнян просто стоит, молчит и смотрит на меня.

Один Артем Прокофьев одет в белый мун­дир, берет меня за руку, отводит в сторону и говорит мне, что на самом деле ребята пре­увеличивают. У них на самом деле не все так хорошо, как они говорят.

— Только я, помнишь, я никого не убил, ни в кого не стрелял... я лишь лечил раненых, спа­сал им жизни.— И потом он задает мне стран­ный вопрос:— Ты один?

В темноте?

Алексей,— Артем серьезен, редко его я раньше видел таким,— проект «ЧК» должен быть окончательно, окончательно, то есть на­всегда, закрыт.

И так, чтобы больше никто и никогда не смог его снова начать.

И только в метро, сев в кресло, вспоминаю, что все мои мною только что встреченные дру­зья и знакомые — погибли. Как пелена спала с моего разума. И зудят десны. И резь в глазах. Я надеваю солнцезащитные очки. Скоро даже в них даже самый слабый свет самой слабой лампочки посреди ночи будет мне доставлять боль. И текут слезы. Скоро мне будет необхо- 211 димо при себе иметь сразу несколько носовых платков для слез, смешанных с кровью.

Кажется, что призраки стали уже нормаль­ной частью моей нормальной повседневной жизни.

Но я этого не хочу. Меня не этому учили в дет­ском садике. Меня по заветам моего деда учили:

Бога любить Бога хвалить Богу петь

На Иисуса смотреть