Черный крест

Когда же он секунды в три достигает сере­дины этой высоты от пола подземного квадрат­ного зала до зенитного окна, видимо, что-то происходит с его веревкой, она обрывается, и парень падает вниз на нас. В лепешку Потом мы, все еще смотря наверх, видим, как оттуда вниз к нам летит второй парень, он-то уже про­сто падает, он спускаться на веревках к нам и не собирался. А следом — третий, но он уже представлен в двух фрагментах. Нижняя часть — до середины туловища, и верхняя часть — с середины туловища до шеи. А головы нет. За­тем падает его каска. Потом мы видим, как в окно склонился зверь. Он рассматривает нас своими красными, светящимися глазами, а мы по нему стреляем. В этот момент у этой меха­нической шкатулки кончается завод, и она ос­танавливается.

Бац! Несколько раз — видимо, на проща­ние — звучит колокол. От его звона дрожит даже упавшая на «шахматный» пол зала плас­тмассовая каска пехотинца, свалившегося к нам в двух фрагментах.

Странно, но почему-то ко мне возвращает­ся моя старая человеческая реакция на остан­ки людей и кровь, да и вообще на все эти ужа­сы. Меня начинает подташнивать. А парниш­ка-медик мне выдает пакетики и таблетки. И еще флягу с водой:

— Примите таблетки сейчас же! — медик, по уставу имеет право приказывать по своей части даже тем, кто старше его по званию.

Возвращение ко мне «нормальной» реак­ции на «ужасы войны», я думаю, связано с тем, что я полтора дня как начал наконец-то прини­мать те таблетки, которые мне выдали «в доро­гу» врачи в нашем институте. И еще. Мне ка­жется, я стал кое-что понимать про себя. И это ужасно. Я выпиваю тройную дозу выданных мне таблеток, лишь бы мои ужасные догадки хоть на чуть-чуть, но отсрочились бы.

20. Я говорю Саше, что, судя по всему, те­перь мы можем снова вернуться на лестницу — и подняться наверх. Если тот камень, который расплющил парнишку-очкарика,— лишь часть механизма, то сейчас он должен уже поднять­ся и освободить проход.

— Оставим здесь бомбу. Отойдем к замку, а потом — бах! Зверь все равно здесь ходит- колобродит, думаю. Что, если он даже окажет­ся в бункере или на земле,— сдохнет, сука. На атомы распадется!

Саша мирно улыбается мне, а потом зева­ет. Он говорит: «Добро». Но потом мы, шесть военнослужащих России, садимся на пол это­го зала спина к спине, образуя некое подобие круговой обороны, и... засыпаем. Все устали и очень сильно перенервничали за последнее время. Я же вспотел, как в бане. Помыться бы!

21. Мне снится. Даже не знаю, как это опи­сать, мне казалось, что мне снится не сон, но сам голод, его суть, вот что мне снится! Я был голоден, как черт, и мне почему-то хотелось свежего, мягкого мяса. А я — как зверь. По­том я увидел, будто нахожусь в холодильнике с тушами мяса, они как бы лежат на полу, при­слоненные друг к другу. И их пять. И тут я ото­рвался!

Я бросаюсь на одну тушу, потом на другую — и так до последней. Но когда я приступаю к последней туше — а я их не ем, лишь кусаю и отрываю от них небольшие куски,— у этого кус­ка вдруг откуда-то появляется, как в компью­терном мультике, голова, а там рот, глаза.

— Леха! Ты что!

Легким ударом руки сношу полчерепа го­лове и с упоением пью ее мозг. Наконец-то я доволен!

— Когда же я очнулся, то увидел, что все ре­бята вокруг меня мертвы. А у Саши Рекудано- ва нет пол головы. Если бы я мог разговари­вать по-звериному, вампирски, то я бы отыс­кал зверя и спросил бы его, почему же он не убил и меня. Я беру саквояж, пулемет, огне­мет и начинаю двигаться в сторону лестницы. Когда же я поднялся на поверхность, увидел его. Но он почему-то не видел меня. Я заме­тил, что у него сильно повреждена левая рука — или лапа? Оттуда как будто кто выдрал кусок мяса.

«Ну, вот и тебе больно, гаденыш»,— думаю я и тихо, стараясь не обнаружить себя, выпол­заю из бункера. Таясь, с замиранием сердца, то ползком, то бегом, по чуть-чуть к вечеру до­стигаю «объекта 112». Ребята отворяют мне ворота.

— Один из пехотинцев докладывает мне, что часа полтора назад кто-то пытался проделать в замурованном проеме двери изнутри дыру. Когда же один наш парень стал смотреть туда и подошел слишком близко, получил удар в глаз чем-то острым. Я осмотрел парня. Не жилец. Удар прошел через глаз и попал в мозг. Пустая глазница, наполненная кровавыми слезами. Зря только морфий тратили на обезболивание. Я стреляю ему в висок: если он еще и жив, что маловероятно, то я прекратил его страдания. Затем ребята замечают, что из бункера живым возвращаюсь только я один, притом очень ре­гулярно. Забираю людей и снова увожу их на погибель. На это я им отвечаю, что больше туда не поведу никого и никогда.

— Тайм-аут,— кричу я в серое небо, ловя ртом капли дождя,— тайм-аут!

Я

Должен

Подумать.

24. Для того чтобы осмотреться и спокойно подумать, мне обычно требуются сутки.