Чёрный обелиск

Мы ошарашенно смотрим на нее. Это уже, несомненно, следы влияния Эдуарда! Я чувствую, что упустил инициативу и мои шансы на победу тают на глазах, но пока не намерен сдаваться.

— С чьих это ты слов поешь? — спрашиваю я. — Тоже мне, понимаешь, — Сивилла над темными омутами тоски!

Герда смеется.

— Для вас понятие «жизнь» всегда неразрывно связано с понятием «могильная плита». А вот другие люди не торопятся объединять эти понятия. Эдуард, например, — настоящий соловей!

Эдуард мгновенно расцветает, как жирный кактус.

— Так как насчет седла косули? — спрашивает его Герда.

— Ну в конце концов... почему бы и нет?

Он исчезает. Я смотрю на Герду.

— Браво! — говорю я. — Чистая работа! Как нам прикажешь все это понимать?

— Ладно, не делай лицо обманутого мужа, — отвечает она. — Просто радуйся жизни и точка!

— А что такое жизнь?

— То, что происходит сейчас, сию минуту.

— Браво! — говорит Георг. — И спасибо за приглашение на обед. Мы и вправду любим Эдуарда; просто он нас не понимает.

— Ты тоже его любишь? — спрашиваю я.

Она смеется.

— Какой он еще ребенок! — говорит она Георгу. — Вы не могли бы его немного просветить и объяснить ему, что не все обязательно сразу должно принадлежать ему? Особенно когда он сам ничего для этого не делает.

— Я постоянно пытаюсь просвещать его, — отвечает Георг. — Но он сам нагородил себе препятствий, которые называет идеалами. Со временем он поймет, что это просто латентный эгоизм, и сам исправится.

— А что такое латентный эгоизм?

— Юношеское важничанье.

Герда хохочет так, что даже столик трясется.

— Я ничего против этого не имею. Даже занятно, — заявляет она. — Но со временем это начинает действовать на нервы. Хочется разнообразия. С фактами не поспоришь.

Я остерегаюсь выражать сомнение в том, что «с фактами не поспоришь». Герда сидит перед нами, искренняя и уверенная, и с ножом наготове ждет вторую порцию косули. Ее лицо уже немного округлилось — она уже успела поправиться на эдуардовских харчах. Она смотрит на меня с улыбкой и, похоже, не испытывает ни малейшего смущения. Да и с какой стати ей смущаться? Какие у меня и в самом деле на нее права? И кто кого сейчас обманывает?

— Это верно, — говорю я. — Я оброс эгоистическими атавизмами, как скала мхом. Mea culpa[27]!

— Вот это другой разговор, милый! — одобрительно откликается Герда. — Наслаждайся жизнью и думай лишь тогда, когда в этом действительно есть необходимость!

— А когда в этом есть необходимость?

— Когда надо зарабатывать деньги или пробиваться в жизни.

— Браво! — повторяет Георг.

В этот момент приносят седло косули, и разговор обрывается. Эдуард обхаживает нас, как наседка своих цыплят. В первый раз за все время нашего знакомства он не выражает всем своим видом желание, чтобы мы подавились его едой. У него появилась какая-то новая улыбка, смысл которой я никак не могу понять. Он весь светится горделивым сознанием своего превосходства и время от времени украдкой делится этим сознанием с Гердой, как заключенный в тюрьме, тайком передающий кому-нибудь записку. Но Герда все еще улыбается своей прежней, совершенно открытой улыбкой, которую она — сама невинность юной причастницы — посылает нам, как только Эдуард отворачивается. Она младше меня, но у меня такое чувство, как будто она прожила на этой земле как минимум на сорок лет дольше.

— Ешь, детка, — говорит она мне.

Я ем, стараясь заглушить в себе угрызения совести и острое недоверие к ней, но аппетит вдруг как рукой сняло, хотя седло косули — поистине изысканнейший деликатес.

— Еще кусочек? — спрашивает меня Эдуард. — Или, может быть, еще немного ежевичного соуса?

Я ошарашенно смотрю на него. У меня такое ощущение, как будто мой бывший унтер-офицер предложил мне, новобранцу, поцеловать его. Георг тоже выказывает явные признаки тревоги. Я знаю: потом он заявит, что причина неслыханной щедрости Эдуарда в том, что Герда уже переспала с ним. Но тут он ошибается. Косуля ей светит лишь, пока она этого не сделала. Как только она сдастся — ее ждут в лучшем случае кенигсбергские битки с немецкой подливкой. И я уверен, что Герда это прекрасно понимает.

Тем не менее, я принимаю решение после обеда сразу же увести ее отсюда. Доверие доверием, но в баре у Эдуарда слишком много разных ликеров.

Над городом неподвижно застыла тихая, звездная ночь. Я сижу у окна в своей комнате и поджидаю Кнопфа, для которого приготовил водосточную трубу. Выведенная из моего окна, она проходит над аркой ворот до самого подъезда Кнопфа, а там под прямым углом загибается во двор. Но снизу ее не видно.