Чёрный обелиск

— Пойду к Вернике. Там забываешь и о серьезности, и о комизме нашего бизнеса. Там на повестке дня — только вопросы бытия. Бытие в чистом виде, существование, жизнь и только жизнь. Кроме этого ничего нет. Если там пожить какое-то время, то вся наша смешная возня, наша вечная погоня за какими-то мелочами может показаться сумасшествием.

— Браво! — говорит Георг. — За эту глубокомысленную чушь ты заслуживаешь второй бокал холодного пива. — Он ставит наши бокалы на подоконник. — Сударыня! Прошу повторить!

В окно высовывается седая голова фрау Кролль.

— Хотите свежей маринованной селедки с огурчиком?

— Обязательно! И с хлебом. Маленький дежёне[26] от всех видов мировой скорби, — отвечает Георг и подает мне мой бокал. — Ты ведь подвержен мировой скорби?

— Любой приличный человек в моем возрасте подвержен мировой скорби, — отвечаю я твердо. — Это законное право молодежи.

— Ты же говорил, что у тебя украли молодость в армии?

— Верно. И я до сих пор ищу ее, но никак не найду. Поэтому я вдвойне подвержен мировой скорби. Это что-то вроде ампутированной ноги, которая болит в два раза сильней.

Холодное пиво замечательно освежает. Солнце приятно припекает наши затылки, и вдруг, несмотря на мировую скорбь, наступает один из тех редких моментов, когда смотришь пресловутому бытию прямо в его зеленовато-золотистые глаза. Каждая жилка словно вдруг приняла солнечную ванну. Я, блаженно зажмурив глаза, допиваю свое пиво.

— Мы то и дело забываем, что живем на этой планете считанные годы, — говорю я. — Поэтому у нас развивается совершенно немыслимый комплекс — комплекс человека, живущего вечно. Ты не замечал этого?

— Еще как замечал! Это главная ошибка человечества. Казалось бы, вполне разумные люди из-за этой ошибки оставляют миллионы долларов каким-то кошмарным родственникам, вместо того чтобы прожить их самим.

— Ну хорошо. Что бы ты стал делать, если бы узнал, что завтра умрешь?

— Не знаю.

— Не знаешь? Ну ладно, один день — это, может быть, и в самом деле маловато. Что бы ты стал делать, если бы узнал, что умрешь через неделю?

— Все равно не знаю.

— Но что-то же ты должен делать! А если бы у тебя был месяц?

— Наверное, жил бы, как жил, — говорит Георг. — Иначе бы у меня целый месяц было жуткое чувство, что я неправильно прожил жизнь.

— Но у тебя был бы целый месяц на то, чтобы исправить эту ошибку.

Георг качает головой.

— У меня был бы целый месяц на то, чтобы жалеть об этом.

— Ты мог бы продать наш склад Хольману и Клотцу, поехать в Берлин и шикарно провести там этот месяц в обществе актеров, художников и элегантных шлюх.

— Этих хрусто́в не хватило бы и на неделю. А «элегантными шлюхами» были бы простые барные девки. Кроме того, я предпочитаю обо всем этом читать. Фантазия не приносит разочарований. А как насчет тебя? Что бы стал делать ты, если бы узнал, что через месяц умрешь?

— Я?.. — произношу я удивленно, неприятно пораженный этой мыслью.

— Да, ты.

Я обвожу взглядом окружающий мир. Вот он — наш сад, зеленый, насквозь прокаленный солнцем и сияющий всеми цветами середины лета; над ним реют ласточки на фоне безбрежной синевы неба, а сверху, из окна на нас таращится старик Кнопф, в подтяжках и клетчатой рубашке, только что воспрянувший от сна, но еще не стряхнувший с себя остатки вчерашнего хмеля.

— Мне надо подумать, — отвечаю я. — Так сразу я сказать не могу. Слишком трудно. Пока что у меня такое чувство, что я бы взорвался, если бы знал это точно, что мне этого показалось бы вполне достаточно.

— Не напрягай так мозги, иначе нам придется отправить тебя к Вернике. Но только уже не для игры на органе.

— Вот именно! — говорю я. — В том-то все и дело! Если бы мы могли осознать это до конца, мы бы свихнулись.

— Еще пива? — спрашивает фрау Кролль из окна. — Есть и малиновый компот. Свежий.

— Вот оно спасение! — отвечаю я. — Вы меня только что спасли, сударыня. Я уже, как выпущенная стрела, летел к солнцу и к Вернике. Слава Богу, все еще существует! Ничего никуда не пропало! Эта сладкая жизнь еще играет мотыльками и мухами, еще не рассыпалась в прах, еще не утратила своих законов, в которые мы ее запрягли, как породистого скакуна в телегу! И все же, фрау Кролль, не будем мешать пиво с малиновым компотом! А вот кусок плавленого гарцского сыра нам бы сейчас не помешал. Доброе утро, господин Кнопф! Чудесный день, не правда ли? Что вы можете сказать о жизни?

Кнопф молча смотрит на меня мутными глазами, под которыми темнеют мешки. Потом, сердито махнув рукой, закрывает окно.

— Ты же, кажется, что-то хотел от него? — спрашивает Георг.

— Да. Но не сейчас. Подождем до вечера.

Мы входим в «Валгаллу».

— Нет, ты только посмотри!.. — произношу я и замираю на месте, словно врезавшись в дерево. — Вот тебе еще одно проявление жизни! Я должен был это предвидеть!

За одним из столиков сидит Герда. Перед ней букет тигровых лилий и седло косули размером с полстола.

— Что ты на это скажешь? — спрашиваю я Георга. — По-моему, это пахнет предательством.

— А разве было что предавать? — отвечает Георг.

— Нет. Но обман доверия налицо.

— А разве было доверие?