Чёрный обелиск

Но тут Карл Брилль показывает характер. Если бы толстяк проявил чисто спортивный интерес, он бы, так и быть, устроил ему этот «анатомический театр», за каких-нибудь жалких, несчастных сто тысяч марок; но из кобелиной похоти — для него глубоко оскорбительна уже одна только мысль об этой затее.

— Это же надо — какое свинство!.. — орет Карл. — Я думал, тут собрались одни джентльмены!

— Я и есть джентльмен... — заплетающимся языком возражает толстяк. — Поэтому и сделал вам такое выгодное предложение...

— Вы — свинья!

— Это само собой... Иначе я не был бы джентльменом... Вы должны гордиться... Такая женщина! Неужели у вас нет в груди ни капли жалости? Что я могу поделать, если этого настоятельно требует моя природа, мое мужское начало? Что тут для вас такого оскорбительного? Вы же даже не женаты на ней!

Карл вздрагивает, как подстреленный. Он живет с фрау Бекман, своей экономкой, уже много лет в незаконном браке. Почему он на ней не женится, никто не знает; возможно, из того же упрямства, из которого он зимой делает прорубь во льду, чтобы плавать. И все же фрау Бекман — его слабость.

— Я бы... на руках носил такое сокровище! — лепечет толстяк. — И одевал бы ее в шелка и бархат... Шелк... Красный шелк...

Он почти плачет, рисуя в воздухе богатырский силуэт своей дамы сердца. Стоящая рядом с ним бутылка уже пуста. Трагический случай любви с первого взгляда. Я продолжаю играть. Представить себе толстяка несущим на руках фрау Бекман — не под силу моей фантазии.

— Вон отсюда!.. — решительно произносит Карл. — Выгонять гостей не в моих правилах, но...

Из глубины помещения доносится душераздирающий вопль. Мы вскакиваем с мест. У одного из станков приплясывает и извивается какой-то коротышка. Карл бросается к нему, хватает ножницы и выключает станок. Коротышка теряет сознание.

— Болван!! Ну кто мог подумать, что он спьяну полезет к станку для прошивки подметок? — возмущается Карл.

Мы осматриваем руку. Из ладони торчат нитки. Бедняге повезло: ему прошило мякоть между указательным и большим пальцами. Карл льет на рану водку, и коротышка приходит в себя.

— Что — ампутировали?! — с ужасом спрашивает он, увидев свою руку в лапах Карла.

— Чушь! На месте твоя рука! — отвечает Карл и трясет его рукой у него перед носом.

Коротышка облегченно вздыхает.

— А заражения крови не будет? — спрашивает он.

— Не будет. А вот станок от твоей крови заржавеет. Сейчас мы твою клешню промоем водкой, намажем йодом и перевяжем.

— Йодом?.. А это не больно?

— Да нет, пощиплет пару секунд и пройдет. Как будто твоя рука пьет крепкую водку.

Коротышка выдергивает руку.

— Водку я лучше сам выпью!

Достав из кармана носовой платок не первой свежести, он обматывает руку и хватается за бутылку. Карл ухмыляется. Потом вдруг испуганно оглядывается по сторонам.

— А где этот колобок?

Никто не знает, куда делся толстяк.

— Может, закатился куда-нибудь? — говорит кто-то и сам хохочет от своей шутки.

В этот момент открывается дверь, и появляется толстяк — голова вперед, корпус параллельно земле. За ним — фрау Бекман в своем розовом кимоно. Заломив ему руки за спину, она пинком вталкивает его в мастерскую. Тот приземляется в отделе дамской обуви. Фрау Бекман молча отряхивает руки и уходит. Карл Брилль мощным прыжком преодолевает расстояние до толстяка, хватает его за шкирку и поднимает на ноги.

— Ой, руки, руки! — скулит отвергнутый любовник. — Она мне их вывихнула! И живот!.. Ой, как больно! Такой удар!..

Ему не нужно ничего объяснять. Фрау Бекман — достойный соперник «моржа» и атлета Карла Брилля во всех видах спорта и уже дважды ломала ему руку, не говоря уже о том, что она может сделать с помощью какой-нибудь вазы или кочерги. Полгода назад она ночью застукала в мастерской двух воришек. Те потом долго пролежали в больнице, а один из них так и не оправился от удара по черепу железной сапожной лапой, который, к тому же, лишил его и уха. Он до сих пор заговаривается.

Карл, белый от ярости, волоком тащит толстяка на свет, но тот уже получил все, что ему причиталось. Бить его сейчас — все равно что бить умирающего от тифа. Судя по всему, толстяк получил страшный удар по тем самым органам, которыми собирался согрешить. Он не в силах стоять на ногах, не говоря уже о том, чтобы ходить. Карл не может даже вышвырнуть его из мастерской. Мы укладываем его на обрезки кожи.

— Нет, что ни говори, а так душевно отдохнуть можно только у Карла! — произносит один из гостей, пытаясь напоить пивом пианино.

Я иду домой по Гросе-штрассе. В голове у меня все плывет. Я слишком много выпил, но именно этого мне и хотелось. Туман тянется прозрачными волокнами поверх огней еще не погасших витрин, льнет золотой вуалью к фонарям. В окне какой-то мясной лавки цветет альпийская роза, соседствуя с тушкой поросенка, в зубах у которого, из-под бледного пятака, торчит лимон. За ними живописно, полукругом, разложены колбасы — натюрморт с настроением, гармонично связавший в одно целое красоту и целесообразность. Я с минуту стою перед этой композицией, потом бреду дальше.