Чёрный обелиск

Продемонстрировав гостям гвоздь, он приставляет его к стене на уровне человеческого зада и вбивает молотком на треть. При этом он старается, чтобы удары казались сильнее, чем они есть на самом деле.

— Сидит глубоко и крепко, — констатирует он, энергично подергав гвоздь. Вернее, сделав вид, что подергал.

— Это мы сейчас проверим! — заявляет толстяк, заключивший со мной пари.

Он берется за гвоздь и разражается язвительным смехом.

— Карл! Да я его сдую со стены! Дай сюда молоток!

— Нет, ты сначала сдуй его со стены!

Но толстяк, не обращая на него внимания, дергает разок-другой и вынимает гвоздь из стены.

— Рукой я могу забить гвоздь в столешницу, — говорит Карл. — А попробуй то же самое сделать задницей!

Толстяк не отвечает. Он берет молоток и забивает гвоздь в другом месте.

— Вот так будет правильно.

Карл проверяет, как сидит гвоздь. Из стены торчат шесть или семь сантиметров.

— Нет, это слишком глубоко. Его теперь и рукой не выдернешь! Если вы ставите такие условия, давайте бросим эту затею.

— Либо так, либо никак! — заявляет толстяк.

Карл еще раз пробует гвоздь. Толстяк кладет молоток на прилавок и не замечает, что Карл, каждый раз, пробуя гвоздь, расшатывает его.

— Раз такое дело — один к одному не пойдет, — говорит наконец Карл. — Два к одному! Да и то я остаюсь в убытке.

В конце концов, они сходятся на шести к четырем. На прилавке высится гора денег. Карл еще дважды возмущенно дергает за гвоздь, чтобы показать, что пари для него совершенно безнадежно. Я начинаю «Марш гладиаторов», и на арене появляется фрау Бекман — в свободном, светло-розовом китайском кимоно, расшитом пеонами, с птицей феникс на спине.

Фрау Бекман — импозантная фигура с головой бульдога. Правда, довольно симпатичного бульдога. У нее пышные, курчавые черные волосы и блестящие глаза-вишни; все остальное — бульдожье, особенно подбородок. Мощное тело отлито из стали. Стальные груди возвышаются двумя грозными бастионами над относительно изящной талией и знаменитым задом, от которого зависит исход мероприятия. Огромным и несокрушимым, как корма парохода. Который, по слухам, не может ущипнуть даже кузнец, если фрау Бекман напряжет ягодицы; он просто сломает себе пальцы. Карл Брилль и на этом выиграл уже не одно пари. Правда, в более интимном кругу. Сегодня, в присутствии толстяка, состоится лишь привычный эксперимент — извлечение из стены гвоздя задом.

Все проходит в спортивной атмосфере, при полном уважении к дамскому достоинству исполнительницы номера. Фрау Бекман коротко приветствует зрителей, но сохраняет при этом сдержанное и даже почти отсутствующее выражение лица. Для нее эта процедура имеет исключительно спортивно-коммерческое значение. Она спокойно встает за низкую ширму, спиной к стене, делает несколько профессиональных движений и замирает, вытянув вперед подбородок, серьезная и сосредоточенная, словно спортсмен на старте, идущий на рекорд.

Я обрываю марш и исполняю низкое тремоло, имитирующее барабанную дробь, обычно сопровождающую смертельный прыжок в цирке Буша. Фрау Бекман напрягается и... расслабляется. Потом еще и еще. Карл Брилль начинает нервничать. Фрау Бекман вновь замирает, воззрившись в потолок и стиснув зубы. Наконец, раздается характерный звук падающего на пол гвоздя, и она отходит от стены.

Я играю «Молитву девы», одну из ее любимых вещей. Она благодарит меня грациозным наклоном своей бульдожьей головы, приятным, мелодичным голосом желает присутствующим спокойной ночи и, подобрав полы кимоно, удаляется.

Карл Брилль, который тем временем собирает выручку, протягивает мне мою долю. Толстяк придирчиво осматривает гвоздь и стену.

— Потрясающе!.. — говорит он.

Я играю «Альпийские зори» и «На берегах Везера», тоже пользующиеся особой популярностью у фрау Бекман. Ей наверху хорошо слышен этот музыкальный бонус. Карл гордо подмигивает мне — он ведь в своем роде законный владелец этих уникальных щипцов. Водка и пиво льются рекой. Я тоже выпиваю пару рюмок за компанию и продолжаю играть. Мне эта компания сейчас очень кстати. Я не хочу быть один. Меня одолевают мысли, а думать мне сейчас совершенно противопоказано. Мои руки наливаются какой-то непривычной нежностью; в душу мне веет чем-то непонятным, странным, обволакивает меня, мастерская исчезает, уступая место дождю, туману, Изабелле и темноте. Она не больна, думаю я, понимая, что это не так. Но если она больна, то мы все — еще больнее...

Из забытья меня вырывает какой-то шумная ссора. Толстяк никак не может забыть пышные формы фрау Бекман. Возбужденный водкой, он сделал Карлу тройное предложение: пять миллионов за чаепитие с фрау Бекман завтра, один миллион — за краткую беседу с ней тет-а-тет сейчас, во время которой он, вероятно, со всей учтивостью пригласит ее — без Карла — на ужин, и два миллиона — за краткий, но наглядный курс прикладной анатомии роскошного бекманского тела, здесь, в мастерской, в тесной, веселой компании — то есть вполне благопристойную процедуру.