Черный подснежник

– Знаю, знаю, уж в танке-то я побывал, – усмехнулся невидимый в темноте Грозин. – Я не по твою душу. Командира своего Соколова ко мне кликнешь, как обратно пойдешь. В штаб пускай идет на разговор.

– Хорошо, передам. – От неожиданности Бабенко совсем позабыл об уставной системе и ответил совсем не по-военному.

Его взволнованный голос насмешил Грозина, тот закаркал своим резким смехом:

– Не бойся, не съем я твоего командира. Даже ругать не буду, просьба есть одна. Он сможет ее выполнить, я точно знаю. Жду его в штабе.

Каждый двинулся в свою сторону: Семен Михайлович в затихшую на ночь казарму-времянку, а безногий майор поехал на тележке в сторону сторожки.

Уже через четверть часа опрятный, в чистой форме, лейтенант Соколов навытяжку стоял перед майором, но тот мирно кивнул на деревянную чурку, приспособленную под табурет.

– Присаживайся, Алексей. Ноги беречь надо, поверь уж мне. – И снова закаркал хриплым смешком. Замолчал на несколько секунд и вдруг заговорил решительно, резко: – С сентября сорок второго года бойцы Ленинградского фронта уже больше полугода держат оборону на «невском пятачке». В сорок первом году там продержались, пока немцам не уступили. Там тысячи ребят наших полегло. С этого плацдарма будет начинаться наступление на Мгу и Синявино. – Безногий майор замолчал, собираясь с мыслями. – На полигоне вы можете научить ребят многим хитростям, твой экипаж мне в помощь и в радость, что вы такие танкисты бравые. Но лейтенант… там, на «невском пятачке», вы нужнее, там вся хитрость, вся мощь, вся отвага наша нужна. Немец чует, что за зад его ухватили, вот и собирает туда все силы, оборону крепит.

– Я готов, товарищ майор, – тихо откликнулся Алексей, он видел, как нелегко дается просьба суровому комбату, который привык грозить, ругаться, отдавать приказы.

Тот зашуршал стопкой карт, раскинул на скромной лежанке из старой плащ-палатки карту Ленинградской области, испещренную значками и пометками:

– Операция начнется не единым фронтом, а по отдельным направлениям. Вот здесь, на участке между Арбузово и третьим Рабочим поселком должен пройти удар вдоль просек и дороги. По этой дороге ударная группа пройдет в обход узла сопротивления немцев. Места труднопроходимые, большими силами не пробраться. Слишком шумно, слишком долго. Пара «тридцатьчетверок», артиллерия, группа из пехоты и саперов. Такая ударная группировка сможет незаметно обойти опорный пункт немцев и устроить передовой оборонительный рубеж в лесу, чтобы смести огнем врага в первые же минуты операции! Как топором вырубит все их защиты, заслоны! А за тобой уже пехота пойдет по дорогам, по просекам! Погоните прочь погань немецкую!

Соколов, повинуясь порыву, вдруг поднялся и сжал изуродованную руку старого танкиста, безногого, искалеченного, но не теряющего боевой дух, внутреннее желание сопротивляться врагу.

– Мирон Григорьевич, обещаю вам, погоним!

А тот ухватил дубовыми ладонями парня за шею и притянул пониже, почти к своему лицу. Алексей неожиданно понял, что единственный глаз обожженного танкиста не черный, а голубой как небо. Синий сияющий лед был скрыт под складками огрубевшей, истерзанной огнем кожи. Грозин горячо прошептал:

– Утром выдвигайся к третьему Рабочему поселку на боевую операцию. А потом возвращайся, Алексей, обязательно возвращайся! После окончания наступления просись в армию к генералу Лозину, мы с тобой до Берлина дойдем!

– Так точно, Мирон Григорьевич, приказ принят к исполнению! – кивнул лейтенант и уже шагнул к двери, когда его остановил майор: – Там у двери прихвати табличку. – Резкий голос Грозина вдруг стих, стал глухим, будто тому не хватало воздуха. – Имена на ней. Возле немецкого опорного пункта в Арбузово на опушки есть три сосны в ряд, увидишь их сразу. Там на деревьях цифры будут вырезаны – 16, 32, 74, 211, 604… Танкисты мои спят под теми соснами, прикрепи им табличку эту на вечную память. Спасибо, лейтенант.

Соколов ухватил массивную деревянную плашку, почувствовал кончиками пальцев, как змеятся по строганной поверхности буквы имен и фамилий погибших советских воинов. За порогом сторожки он пошагал к казарме, прижимая к груди памятную табличку для незнакомых фронтовиков. Внутри на ощупь добрался до своего места, лег и мгновенно провалился в сон, не обращая внимания на храп и стоны, доносившиеся изо всех углов.

В темноте ночи до самого утра горел крошечный огонек свечного огарка в сторожке, где майор Грозин никак не мог уснуть, то и дело проваливаясь и выныривая обратно из своих еженощных кошмаров со всполохами пламени и криками умирающих фронтовых товарищей.

Глава 6