Черный спутник (СИ)

  Мора боялся, что безутешный отец сейчас попросту вышвырнет всех троих из кирхи, а Рене еще и получит пинка за свою дурную инициативу, но старик растерялся:

  - Отец Иоганн не велел гримировать, он сказал, что подобное грешно.

  - Насколько я знаю, лютеране прощаются с закрытым гробом, - опустил ресницы Рене, - сами вы хотели бы лежать в гробу с таким лицом? Как она предстанет там, за гробом?

  Он говорил тихо и смиренно, как говорят монахи. Старик опустился на лавку, сгорбился и разрешил:

  - Делайте...

  - Лев, принеси из кареты мой саквояж, - вкрадчиво попросил Рене. Он никогда не говорил "Левка", он всегда говорил - "Лев". Лев вышел и вернулся с саквояжем. Мора уселся на лавку рядом с дедом - подобные вспышки у Рене следовало пережидать, как стихийное бедствие. Рене придвинул к гробу шандалы, раскрыл саквояж и уже что-то рисовал тонкой кистью, что-то поправлял в сломанном носу покойницы, вкладывая в ноздри откуда-то взявшиеся тампоны. Любопытный Левка бродил по кирхе, задрав голову, и Море это не нравилось - не менее, чем художества Рене. Левка что-то высматривал, к чему-то приглядывался, и Мора шкурой чувствовал - вот-вот раздастся идиотский вопрос.

  - Кто эти господа? - Левка указал на четверку всадников под потолком кирхи. Это была майолика, сине-белая, потрескавшаяся, и всадники Апокалипсиса выглядели на ней мило и нестрашно - как четыре фарфоровые куколки.

  - Господа Мегид, - не глядя, ответил старик. Мора подумал - странный юмор, изображать господ в таком виде, обычно покровители церкви красуются в виде святых или мадонн, и на всякий случай разъяснил Левке:

  - Это четыре всадника, Смерть, Чума, Голод и Война, из Откровения Иоанна Богослова.

  - А-а, - протянул Левка и обошел всадников кругом. Он явно стал к ним неравнодушен.

  Рене тем временем заканчивал свою работу - он уже собрал почти все краски обратно в волшебный сундучок и стоял над телом, перемешивая что-то в баночке с кармином - Мора и знать не желал, что. Рене мазнул кармином по губам покойницы, спрятал краску и кисть в металлический футляр и произнес торжественно - словно делал важное объявление:

  - Я все исправил. Вы можете подойти и взглянуть.

  Отец поднялся со скамьи и подошел к гробу, и Мора слышал, как шаркают его подошвы. Рене с безоблачным лицом собрал свой саквояж и стоял - словно позировал. Левка тоже подошел посмотреть, и Море пришлось - покойница лежала во гробе, чисто ангел небесный. Неизвестно, была ли она при жизни такой красавицей, или же Рене ее такой сделал, но старик при взгляде на нее только и выдохнул:

  - Анхен... - и заплакал. Она словно светилась изнутри, и сомкнутые веки казались тонкими и прозрачными, словно вот-вот затрепещут ресницы и откроются глаза. Только с кармином на губах Рене все же перестарался - но это была его слабость.

  - Спасибо вам, доктор, - дрожащим голосом проговорил старик, и Рене сделал шаг к нему, и приподнялся на цыпочки, и что-то прошептал на ухо - и старик вдруг улыбнулся. Так улыбается крокодил.

  - Нам пора, господа, - напомнил Мора, - наша карета брошена на дороге, если она вообще еще там есть.

  - На перекрестке направо, затем вяз и мост, - напомнил дорогу старик. Он все еще улыбался, с сытым таким выражением лица - и Море не по себе сделалось от его улыбки.

  На пороге кирхи явился еще один мужчина в черном - мокрый плащ крылами стоял за его спиной. Мора поклонился старику и прошел на выход - мимо этого человека. Он даже не разглядел его толком - нужно было следить, чтобы не отставали Рене и Левка. Так и разминулись они с убийцей где-то опять посреди пути, и Левка и Рене бесшумно проследовали за Морой, только Рене полуобернулся на пороге и сдул воздушный поцелуй с кончиков своих пальцев - в спину черного плаща.

  - Прекращай уже звать меня "Папи", как будто ты - потерявшийся младенец, - сквозь зубы проговорил Рене. Карета вздрагивала на ухабах, и саквояж резво подскакивал на его коленях. Мора посмотрел на Рене и проговорил с задушевным теплом:

  - Не думал, что в вас проснется жалость, Рене. Может, и душа у вас есть?

  Рене отвернулся к окну, вгляделся в темноту - самую густую, оттого, что перед рассветом, улыбнулся - и зубы его, великолепные зубы работы амстердамского хирурга, хищно сверкнули, как у волка:

  - Впадаешь в пафос - теряешь стиль, Мора. Нет у меня ни жалости, ни совести, одна только черная желчь. Вот и наш обещанный вяз.

  - Левка, стой, проедем! - заорал Мора.

  - Прости, замечтался, - послышалось в ответ, и карета встала.

  - Я лягу и буду спать, даже если все мы здесь утонем, - Рене завернулся в плед и бессильно откинулся на кожаные подушки дормеза, - Я уже не в том возрасте, чтобы скакать с вами под дождем, как козлик.

  - Приплыли, - раздался Левкин голос, - дорогу размыло.