Чертополох и терн. Возрождение веры

Ни секунды не сомневаюсь, что Жерико вдохновлялся дикими лошадьми Бальдунга. К слову, последователь и младший друг Жерико, прославленный Эжен Делакруа, отдал дань рисованию коней: его арабские скакуны – вставшие на дыбы, сцепившиеся в схватке – также могут напомнить композицию Бальдунга. «Дерущиеся кони» Делакруа – чем не парафраз к гравюрам страсбургского мастера? Однако социальным символом романтическая картина Делакруа не становится никоим образом, тогда как Жерико и Бальдунг используют своенравие свободных лошадей как социальную метафору. И, понятые так, лошади Бальдунга Грина уже не могут воплощать грех, эти скакуны не хороши и не плохи, они попросту есть – это не осуждение, но констатация народного бытия.

Историк искусств, рассуждая об «Околдованном конюхе», отсылает к гравюре так называемого Мастера Петрарки (авторитетный Альфиус Майер Хайатт в 1971 г. идентифицирует Мастера Петрарки как Ханса Вейдица Второго (молодого), но более поздние исследователи эту версию не поддерживают), где нарисована бешеная лошадь, в гриву коей вцепился обезумевший от страха конюх. Мастер Петрарки – художник бесхитростный, он рисовал эмоции. В те годы в Германии работало несколько темпераментных мастеров (некоторые учились у Дюрера, их почерк совпадает), изображавших события крестьянских войн, опьянение насилием. Аналогия с такими произведениями возможна, однако суть гравюры «Околдованный конюх» много сложнее. Конь, неукрощенный житель волшебного леса, повернул к нам гордую голову, глаза сверкают. Он не подвластен конюху – и, кажется, гравюра именно о победе свободы над культурой. Конюх – профессия малозначительная. Но, исходя из того, что Бальдунг нарисовал в конюхе самого себя, и того, что лошадь в мифологии Бальдунга Грина существо героическое, деятельность конюха приобретает символическое значение укрощения свободы культурой, обрядом, цивилизацией. В конце концов, именно это и осуществляет искусство по отношению к природе – отражает свободные стихийные силы в культурных формах. В этом смысле художник – конюх свободы. Конюх пытался объездить неукротимую свободу – или пытался ухаживать за свободой и служить свободе? И вот он повержен, ничего не получилось.

Простейшее бытовое толкование символа: изображен нобиль, тщетно пытавшийся обуздать народную стихию, – или изображен тот, кто пытался идти вместе с народом в его восстании, но не сумел.

Такому символическому прочтению не противоречит и буквальный, иллюстративный экфрасис гравюры. Дидактическое иллюстративное толкование представляет Линда Халтс (Linda Hults, Sixteenth Century journal), опубликовавшая подробный разбор сюжета. Линда Халтс приводит мнения и предыдущих исследователей, следует упомянуть и внимательный анализ Ч. А. Мезенцевой. Суть поисков сводится к обнаружению именно той легенды, которую проиллюстрировал художник Ганс Бальдунг Грин. Никто и не сомневается в том, что Бальдунг иллюстрировал одну из легенд, вопросы заключаются в том, какую именно: либо героем является рыцарь-разбойник, либо пилигрим, либо конюх – и вот один из них разбудил дьявола, принявшего обличие коня. Эти поиски, нужные для понимания окружавшего Бальдунга слоя народной культуры, не имеют прямого отношения к созданию художественного образа. Можно бы удовлетвориться иллюстрированием легенды, если бы не склонность Бальдунга Грина к издевке надо всем, в том числе над колдовством. Язычник может высмеять библейскую притчу о ковчеге, но язычник не станет смеяться над колдунами и ведьмами – а Бальдунг, подобно Гойе, всегда трунит и над Церковью, и над силами зла. Тот, кто высмеивает христианство, часто верит в судьбу как стихию – но Бальдунг, подобно Гойе, равно издевавшемуся над инквизиторами и ведьмами, не верит ни в каноническое Писание, ни в языческую легенду. Художник – создатель своих собственных легенд и собственного Писания.

Укротитель вольных коней лежит ногами к нижнему краю картины, в знаменитом ракурсе «Мертвого Христа» Мантеньи, который известен всякому художнику. Эта метафора включена в семантику картины – наряду с прочими компонентами. Непродуктивно искать одну отправную точку: мертвого Христа Мантеньи или средневековую германскую легенду; сопряжение импульсов рождает конкретный образ. Пластическое содержание листа неумолимо отсылает зрителя к Евангелию – и тогда вспоминаешь того, кто упал с коня, ослепленный светом.