Чертова дюжина

Конец кошмару положила весть об аресте изверга, стрелявшего в инкассаторов. От чумы избавились!

Пролетел месяц. Ольга начала понемногу приходить в себя и… новый удар: обнаружила, что беременна. Врачи категорически запретили аборт из-за некоторых физиологических особенностей. Масленникова сходила с ума от отчаяния. Будущая мать призналась сердобольной соседке в намерении отказаться от ребенка, зачатого против ее воли пьяным Альбертом.

Тогда Нина Зиновьевна отправила несчастную пожить к сестре в пригород — Исакогорку: придет срок, родит, а там видно будет. При увольнении из ресторана Ольга пустила слух среди сослуживцев об отъезде на родину. Ту же версию подкинули остальным соседям.

Масленникова временно подрабатывала до декрета в столовой рядом со своим новым домом. Нина Зиновьевна неизменно навещала девушку.

Родила Ольга мальчика, а на четвертый день сбежала из больницы, отказавшись от ребенка…

— Оставила у сестры записку, — вздохнула хозяйка. — «Прости, тетя Нина…».

Она достала из-под подушки платок и промокнула навернувшиеся на глаза слезы.

— И все?

— На Новый год прислала открытку, а потом — ни слуху, ни духу!

— Какова судьба мальчика?

— Не знаю, милый… В родильном обещали отдать в Дом малютки. У меня самой на нервной почве язва открылась — в больницу положили.

— Открытка сохранилась?

— Потерялась… Да я и так помню. Отписала, что вернулась к маме — все хорошо. Заклинала не говорить Альберту, коли тот когда-нибудь объявится.

— Не появился?

— Нет, слава Богу!

— Какое же имя дала Ольга сыну?

Нина Зиновьевна снова горестно вздохнула:

— Не давала она имени… Велела записать любое и обязательно чужую фамилию. Даже отчество врачам не назвала.

— Прямо, партизанка Лара! — воскликнул я, не в силах скрыть разочарования.

Женщина сурово насупилась.

— Зачем вам ребенок-то?

— Ранее вы никому все это не рассказывали?

— Никто и не интересовался… Ты вон первый спохватился за двадцать с лишним лет.

— А вторая соседка?

— Глухая с молодости. Кроме нас с Ольгой, никто про дите не ведал. Сестра моя — не в счет!

— Точную дату рождения мальчика помните?

— А как же! Десятое декабря.

Зацепка сеть — уже легче.

Я извинился за поздний визит.

— Чего там… Неужто сынок в отца удался? — неожиданно спросила Нина Зиновьевна, провожая меня к выходу.

— Наверное…

В сообразительности старушке не откажешь!

Синхронно со щелчком запираемого замка что-то стукнуло у меня в мозгу. Ноги затормозили на середине лестничного пролета между вторым и первым этажами.

Очень не нравились две вещи: потухшая лампочка и гробовая тишина внизу. Мое отсутствие затянулось. Креолка должна была измаяться и замерзнуть в своей тунике — где же звуки согревающего притопывания? Свинство рассуждать подобным образом, однако…

Ощущение опасности, как известно, обостряет органы чувств человека. Это и позволило мне если не расслышать, то угадать подозрительный шорох под лестницей.

Света белой ночи, проникающего сквозь «обделанное» мухами окошко, хватало лишь для того, чтобы различать контуры предметов, но для отражения нападения неизвестно кого и неизвестно с чем — маловато.

Вернуться и попросить спички?

Решение за меня принял гитарист Зайцев, чей голос отчетливо прозвучал вслед за звуком открывшейся в подъезде двери:

— Тьфу, черт! Чего людей пугаешь?!

Звонкий шлепок, глухой вскрик «Бля!» и топот. Я ринулся вниз, рискуя поломать ноги.

Повторный выкрик с добавлением «Ой!» вырвался изо рта гитариста, когда мы столкнулись. Не слишком деликатно я отбросил парня в сторону и вылетел во двор. Пусто!

Метаться по соседним улицам, не представляя окрестностей — глупо. Пришлось вернуться.

Заяц прислонился к стене, прикрывая ладонью подбородок.

— Вы чего, козлы, охе…

Узнав меня, он поперхнулся.

Ирина сидела на грязном полу, опираясь спиной на ржавую батарею. Платье на плече разорвано. Глаза широко открыты, взгляд остановившийся…

Палец на шею — жива! Помахал рукой перед лицом — моргнула. Судя по всему, она начала выходить из небытия.

Я осмотрел и ощупал бедную креолку — другие повреждения на ней отсутствовали. И лишь после этого обратился к гитаристу:

— Как он выглядел?

— Привидение, — всхлипнул жалобно тот. — В колпаке… И дырки вместо глаз!

— В джинсовом костюме?

— Да, в чем-то синем…

— Стакан с меня, дружок!

— За что?

— По мою душу малый шел — ты помешал.

— Костя… — тихо позвала Ира. — Я хочу домой…

— Сейчас-сейчас, милая, — захлопотал я возле нее.

А спаситель молча поплелся к себе наверх…

* * *

Утром прямо от Ирины я приехал в управление, чтобы поставить в известность Левина о наших похождениях в Соломбале.

Внимал Гена экспансивно, то и дело вскакивая из-за стола, перебивал, уточнял, засыпал вопросами.

Меня занимало одно обстоятельство, о котором я и спросил рыжего, завершая отчет:

— Ты вчера упоминал про «наружку», нет?

— Не могу себе простить! — с отчаянием воскликнул Левин. — После разговора с тобой расслабился: след потерян — зачем зря ребятам топтать ноги! В общем, снял наблюдателей как только отвез тебя в гостиницу…

— Обидно…