Чертова дюжина

— Ну что? — коротко спросил я по телефону, не потрудившись назваться: мы с Сысоевым могли опознать голоса друг друга по первому «Да?».

— В молоко! — ответил майор. — Самый натуральный псих! Состоит на учете в диспансере.

— Социально опасный?

— Какое там! Тихий придурок, страдающий комплексом неполноценности к женскому полу. Таскается за понравившимися бабенками, подгадывает момент, чтобы остаться с ними наедине и представиться.

— Что сделать?!

— Здрасьте, я, мол, Вася! — засмеялся Сысоев. — Потом разворачивается и довольный уходит.

— И никогда не прибегает к насилию?

— Никогда.

— Но он же пытался ворваться к Татьяне!

— Нет, уважаемый, не ворваться, а не дать двери закрыться, чтобы успеть произнести магическую фразу!

— Скажи, Митрич, парень получал… — я покосился на внимательно слушающую Таню, — э… удовлетворение?

— Ага!

— Бедненький…

— Замнем. — предложил майор. — Инцидент исчерпан.

— Другие новости?

— Работаем…

Ответ уклончивый: то ли темнит, то ли результаты нулевые.

— А у вас? — вкрадчиво спросил Сысоев.

— Ан-налогично! — повторил я второй раз за сегодня выражение персонажа знаменитого мультика, где «следствие ведут Колобки».

— Плохо, — недовольно буркнул майор и разъединился.

— Хорошо все то, что хорошо кончается, — с грустью проговорила Таня, провожая меня до крыльца.

— Ты сегодня торгуешь? Проводить домой?

— Не надо… За мной придут…

— Ах да…

— Спасибо! — девушка привстала на цыпочки и мазнула губами по моей щеке.

Затем повернулась и с достоинством удалилась исполнять долг перед подрастающим поколением.

Молодчина! Ни «прощай» дрожащим голосом, ни «до свидания» с затаенной в глазах надеждой… Золотая женщина!

Но сердце все-таки уколола иголочка уязвленного мужского самолюбия.

* * *

Самое скверное: не догадался узнать у Пруста приметы. Вот и приходилось нырять в подъезд вслед за каждым субъектом в брюках. В промежутках между этим маялся вынужденным бездельем под сенью раскидистой липы в центре двора — жара сохранялась, несмотря на опустившийся на город вечер.

Дверь открылась на тринадцатом юбилейном нажатии кнопки звонка.

Роман был крупен, плешив и хмур.

— Кого надо? — недружелюбно спросил он, дыхнув свежим водочным перегаром.

Объяснение не удовлетворило — за порог он меня пускать не собирался.

— Удобнее будет беседовать с милицией? — «нажал» я.

— О чем?.. К тому же вчера вызывали…

— О том, почему Слепцов хотел нанять частного детектива.

Перевертышев с минуту поколебался и молча отступил, освобождая проход.

В комнате хозяин тяжело опустился в потертое кожаное кресло и указал мне на стул у стены.

— На кого ты работаешь?

— На жену Слепцова. Ты дружил с мужем — сам Бог велит помочь!

Перевертышев криво ухмыльнулся.

— С подходцем! Недаром Жора тебя так нахваливал.

— Мерси на добром слове, но давай по существу.

— По существу, говоришь… Только пойду умоюсь.

Роман выгонял хмель холодной водой, а я тем временем осматривался.

Однокомнатное холостяцкое жилье, вполне чистое и местами ухоженное. Стандартная стенка, люстра, какие выпускают на местном заводе. Новый ломкий палас на полу.

Индивидуальность квартире придавали фотографии, в изобилии развешанные на стенах, расставленные на книжных полках и даже на телевизоре. Ощущались вкус и мастерство художника, одинаково славно делающего и портреты, и пейзажи. Отдельный и значительный раздел выставки составляли фотоработы с обнаженной натурой. Исключительно черно-белые, они казались цветными за счет потрясающей игры полутонов и отличались какой-то таинственной эротичностью. Особенно привлекала внимание одна: буйство раздуваемых ветром языков черного шелка, в котором угадывалось очертание нагой женской фигуры — совершенной формы ножка освободилась из плена темных сил и звала зрителя поспешить на помощь узнице, спасти и остальную прекрасную плоть…

— Нравится? — раздалось за спиной.

— Да.

Короткий искренний ответ вместо дилетантских хвалебных разглагольствований пришелся по душе Роману. На его не лишенном приятности лице мелькнули гордость и удовлетворение.

— Ты не глуп, если выбрал эту! Кофе хочешь?

Мы переместились на кухню, где Перевертышев занялся кофеваркой.

— Ты часто общался с Валерой после смерти Замятина?

— В те дни, что занимались похоронами, — Иваныч тоже помогал. И еще пару раз до… его…

— Как Слепцов воспринял убийство друга?

— Известно, как…

— Жене Слепцов говорил, что Замятин пал жертвой маньяка. Но, с учетом желания прибегнуть к услугам детектива, не все так просто.

Я умолк, ожидая ответного хода.

— Валера взял с меня клятву никому ничего не говорить…

Рома протянул чашку, но я резко отвел его руку, расплескивая кофе, и четко произнес:

— Ты уверен, что смерть Слепцова — последняя?

Естественно, это был элементарный блеф, основанный на каких-то подсознательных ассоциациях. Но удар попал в точку: Перевертышев побледнел, его большое тело била дрожь.

— К-кого т-ты им-меешь… в… в… в виду?

— Тебя! — уточнил я в прежнем контексте.

Он осел на табурет, едва не промахнувшись мимо.

— Не бери греха на душу, Рома!

— Хорошо… — с трудом пролепетали толстые губы…