Чертова дюжина

Успокоившийся Митрич рассмеялся. Тем временем Геля приблизилась и обняла меня с осторожностью, которую обычно соблюдают при обращении с хрустальными изделиями. Обряд завершился целомудренным поцелуем в лоб.

— Спасибо, милая, — дай тебе Бог! — поблагодарил я голосом умирающего.

— Прекрасно выглядишь, — не согласилась она. — И перестань кривляться. Николай Адольфович устал: пусть полежит, отдохнет. Твоя очередь гулять! — И Геля предупредительно подставила плечико, помогая мне встать.

На лестничной площадке, куда мы с ней удалились от слоняющихся по отделению пациентов, не произошло ничего такого, ради чего стоило конспирироваться.

Я пытался лезть с нежностями — Геля активно уклонялась, подробно расспрашивая о здоровье, передавала приветы от Никодимыча и несла всякую чепуху. Затем поменялись ролями с единственным отличием: я ее здоровьем не интересовался — к чему вопросы, если есть глаза, а они находили девушку прекрасной — как всегда! На третьем этапе соло вновь досталось мне — краткий экскурс — в дела последних дней.

Кончилось тем, что объявили отбой и мы вернулись в палату, не глядя друг на друга — стыдливые дети, стесняющиеся взяться за руки.

Сысоев и Федин мирно беседовали. При нашем появлении майор заторопился: режим — святое! Пообещали заглянуть завтра.

Не спалось… Пересчитаны тысячи верблюдов, отфильтрованы глубоким дыханием кубометры воздуха — бесполезно.

Федин также маялся — днем предстояли похороны.

За полночь мы смирились с судьбой и впервые за больничный период знакомства заговорили о том, о сем. Акцент закономерно сместился на Робин Гуда.

Дома у Николая Адольфовича за неимением времени я поверхностно познакомил его с подробностями гибели Замятина и Слепцова и сейчас наверстывал упущенное. Он сам желал этого вопреки логике, по которой обсуждать кровавые похождения убийцы жены — бередить рану и доставлять себе новые мучения.

Однако я давно свыкся с нелогичностью окружающего мира… К тому же подсознательно стремился разговорить Федина, заставить думать, копаться в памяти и, возможно, найти там еще какую-нибудь занимательную вещицу, способную нам помочь.

И он нашел! Но абсолютно в противоположной стороне…

— Перевертышев? — переспросил журналист. — Когда-то слышал эту фамилию.

— Роман мотался по стране — работал фотографом в разных газетах, — подсказал я, затаив дыхание.

— Да-да! — обрадовался старик. — Фотограф!

— Вы хотите сказать… — Я не завершил фразу и приподнялся от охватившего меня волнения.

— Некий Перевертышев — фамилия примечательная! — недолгое время служил у нас в областной…

— Когда?!

— Дайте вспомнить, голубчик… По-моему, в середине восьмидесятых. Я с ним непосредственно не соприкасался — точнее не скажу, но имя некоторое время было в редакции на слуху в связи со скандалом… Господи, Костя!!!

И до него-таки дошло!

— Какой скандал, Николай Адольфович? Да успокойтесь вы!

— Того Перевертышева уличили в изготовлении порнографии.

Как не вспомнить Ромину квартирку!

— Поймали за руку, — продолжал Федин. — Одна работница, которую он пригласил домой, случайно наткнулась на пачку снимков… Хозяин опрометчиво оставил ее одну в комнате — то ли кофе варил, то ли что-то стряпал на кухне… Словом, дамочка проявила любопытство и от нечего делать совала нос в разные углы. И нашла! Полбеды, если бы в конверте лежали обычные фотокарточки, переснятые с «Плейбоя». Но среди изображений нагих женщин гостья узнала… парочку приятельниц, работающих в издательстве(!)…

Ай да Рома!

— …и не придумала ничего лучше, как стибрить карточки! Не знаю, как они потом попали к главному редактору — люди разное говорили, — только дело приняло оборот нешуточный. Главный наш — убежденный партиец — передал материалы в милицию. Судить фотографа не судили, а из газеты с треском выперли. Из города же он сам сбежал.

Так! В родной город Рома вернулся во второй половине восемьдесят шестого — его школьные приятели как раз недавно обзавелись семьями. Прибыл прямо отсюда отращивать подпаленные крылышки! Вопрос в другом: когда Перевертышев приехал в Архангельск?

— Недолго, говорите, работал?

— С полгода, наверное, а то и меньше, — сказал Федин.

Великолепно! Значит, Роман врал… Он был тут одновременно со школьными приятелями. Не встречался? Ерунда! В совпадения — сотый раз повторю! — не верю! Но почему врал Перевертышев?

Прийти к определенному выводу я не успел — оконное стекло разлетелось с оглушающим звоном, впустив в комнату поток свежего воздуха.

— Вы живы? — шепотом спросил Федин.

Он, видимо, тоже не успел испугаться — все произошло молниеносно.

— Жив…

— Надо включить свет и позвать сестру. Наверное, сквозняк?

Тут вы ошибаетесь, Николай Адольфович. Не сквозняк виноват. Вы не слышали свист рассекаемого воздуха? Я слышал! И не пуля попала в стекло — не ее тембр и частота. Влетевшая штуковина не обладала скоростью свинцовой дурочки и значительно превосходила ее весом!

Я сел, осторожно нащупал босыми ногами шлепанцы, опасаясь порезать пальцы, и вдоль стены прокрался к окну.