Чертова дюжина

— Судьба… — Лев Рувимович многозначительно вздохнул. — Грешен: с молодости обожаю слабый пол. Через него и завяз на краю света!

— Несчастная любовь?

— Несчастная?! — он даже присел на ложе от возмущения. — Посмотрите на меня, Костя: добавьте волос, уберите морщины, плесните нахальства в глаза — подхожу я на роль отверженного?

— Нет! — засмеялся я.

— То-то же…

Рубинштейн вновь откинулся на подушку.

— Мою первую супругу звали Зоей. Приличная еврейская семья, квартира в Москве, тесть — чин в НКВД. И какой чин, скажу я вам! «ЗиС» — к подъезду утром, спецпаек, госдача… Дочь — в МГУ, зять — ваш покорный слуга — в «плехановке»! Все рухнуло в одночасье… — Он состроил скорбную гримасу. — Благодетеля взяли ночью — свои же! — подвизался в команде Абакумова. Улавливаете?

— Читал…

— Шлепнули через две недели как американского шпиона — «кукурузник» вождя народов изгадил, но на что-то новенькое мозгов не хватило! И вся семья, заметьте, следом пошла: теща — на кладбище от инфаркта, Зоя — из университета с волчьим билетом, я — на сто первый километр — для профилактики…

— Хорошо — не посадили, — посочувствовал я.

— Что толку? В столицу — заказано, жена уезжать — ни в какую: хоть поганое — но свое. Родина до третьего колена… Развелись. Поработал в Туле, переменял дюжину женщин и встретил Катеньку… Настоящая славянка: кровь с молоком, коса пшеничная, глаза — Средиземное море! Она как раз диплом получила редкий: техник-зверовод по пушнине. И что вы себе думаете? Плюнул на все и укатил с нею сюда.

Лев Рувимович гордо вскинул голову, словно собирался повторно совершить в жизни подвиг.

— И тоже занялись пушниной?

— Угадали — тридцать с лишним лет, молодой человек! Сколько, фигурально выражаясь, мягкого золота протекло через эти руки!

Он выставил сухие темные кисти с узловатыми пальцами и для пущей важности потряс ими.

— Обидно… — огорчился я.

— Обидно?!

— Не в том смысле… Обидно, что уже не работаете: мне бы с вами раньше познакомиться.

— Интересуетесь мехами?

— В настоящее время — да! У меня свое дело — торгово-закупочное предприятие. Подвернулся выгодный вариант с песцами, вот и приехал сюда, чтобы приобрести партию шкур. И надо же — угораздило…

Я потянулся и поморщился, будто бы от боли.

— Так вы не здешний?

— Точно, — сказал я и назвал город.

Бьюсь об заклад, что огонек интереса мелькнул в глазах Рубинштейна.

— Да-а, в маленьком городе — движение маленькое. А у нас понакупили иностранных машин и водительских прав — спасу нет. Ездить-то не умеют!

По прибытии в палату я представился товарищу по несчастью жертвой дорожного происшествия: переходил, мол, улицу в неположенном месте.

— Вот и не знаю, сколько пролежу… Дело стоит!

— Кому вы рассказываете?! И кого вы перед собой видите?

— Кого?

— Леву Рубинштейна знали промысловики от Мезени до Амдермы! Это вам о чем-нибудь говорит, молодой человек?

— Ну-у…

— Правильно — не говорит. А то, что я поставлял пушнину в… — Он перечислил несколько известных московских и петербургских фирм, чья реклама последние годы не сходила с экранов телевизоров.

— Серьезно?

— Эх, Костя-а… — с горечью протянул гигант меховой индустрии. — Беда одна: в гнусном государстве и законы гнусные! Дураки их пишут, дураки исполняют, а умные люди страдают!

— Куда вы клоните?

— Зависть — страшный порок человеческий. Из-за чего распяли Христа мои соплеменники? Из зависти! Через нее же меня и подставили!

В комнату вошла пожилая медсестра, держа судно.

— Оправляться будете?

Она выжидательно застыла возле Рубинштейна. Тот умоляюще посмотрел на меня. Я понял и отвернулся к окну.

— Приходилось? — кивнул он вслед удалившейся женщине.

— Нет.

— Счастливчик!.. Полное впечатление обделавшегося! Фу… Больше всего в колонии меня мучило знаете что? Грязь!

— До отсидки дошло?

— А я что говорю? Два годика… Судья порядочная попалась: за пару песцовых шуб дала меньше меньшего. Мне червонец корячился, — неожиданно по-блатному сообщил Лев Рувимович. — Изумительные шубы — для Кати заказывал… Светлая ей память — умерла в прошлом году. Знаете, какая лучшая черта в русских женщинах? Верность! Не прокляла, не бросила — дождалась старого дурака.

Проснулся Иванов.

— Ужин скоро? — хрипло осведомился он.

— Такой разговор испортил! — в сердцах воскликнул Рубинштейн.

— Чо?!

— Скоро-скоро. Слышишь, кружками звенят?

— Угу… Пойду, отолью.

Он неверной походкой поплелся к дверям.

— И почему кто-то вываливается с балкона и на второй день спокойно шляется между туалетом и столовой, а я падаю на крыльце родного дома и получаю осколочный перелом со смещением?!

Эх, жизнь…

* * *

Миновал вечер, миновала ночь, утро следующего дня…

Мы с Рубинштейном обсудили все на свете — благо третий постоялец продолжал исправно спать и не мешал.

Тем не менее никак не удавалось зацепиться за основной для меня вопрос — Лев Рувимович повода не давал, а самому лезть на рожон не хотелось: старик отнюдь не прост — я держал в уме его реакцию на упоминание о нашем городе.