Чертова погремушка

С утра меня давило какое-то мрачное предчувствие. Душная, тоскливая чернота. Все во мне сопротивлялось этому переезду, упиралось — как упирается всеми четырьмя лапами кошка, которую пытаются столкнуть в воду. Но что я могла поделать? Косте было тяжело с нами, а нам — что скрывать? — с ним. А еще… Вечером после похорон я заглянула к нему и увидела, что комната пуста. Костя сидел в гостиной на диване. Сидел, прижав к себе «погремушку», и смотрел в пространство пустыми глазами…

— Ты отдашь ее мне? — спросил он, когда мы уже собирались выходить из дома. — Ну хотя бы на время. Пойми, мне сейчас…

Я понимала. К тому же это был еще один шанс избавиться от нее. Но Царица ночи злобно зашипела: «Ты что, с ума сошла? Тебе она намного нужнее. А он сам хотел стать независимым от нее. Вот и обойдется». Как ни странно, тощенький голосок совести на этот раз подпевал ей: «Не надо! Лучше пусть переломается, но останется свободным».

— Прости, — сказала я, отводя взгляд, — но я тоже без нее не могу. Ты теперь не на другом конце города будешь, всего пятнадцать минут отсюда, так что заезжай, если что.

Костя обреченно вздохнул, но спорить не стал, только еще больше ссутулился и помрачнел.

Его машина осталась в Купчино, и мы поехали на Никитиной. За те полтора часа, которые мы то ползли, то стояли в пробках, не было сказано ни одного слова. За нас преувеличенно бодро трепались запертые в коробочке радиоприемника диджеи.

Никита остановил машину у парадного, они с Костей вышли, а я все никак не могла заставить себя — словно приросла к сиденью. Никита постучал в стекло. С трудом выбравшись, я захлопнула дверцу и продолжала медлить, делая вид, что проверяю, сработал ли центральный замок. Сердце отчаянно колотилось, было трудно дышать. Навалилась черная, душная паника.

«Эй, возьми себя в руки! — мысленно приказала я себе. — Что происходит? Ты не одна, ты с Костей и с Никитой. Надо просто зайти в парадную, подняться наверх. Никите все померещилось, там никого нет. Никто ни за кем не следит».

Пока мы ехали, начало смеркаться. Голые кусты у парадного громоздились неопрятной темной кучей. И мне снова показалось, что там кто-то стоит. Костя шел впереди, Никита чуть отстал, оглядываясь на меня.

— Иду, — прошептала я пересохшими губами, зная, — точно зная! — что сейчас произойдет что-то ужасное, непоправимое.

Костя подошел к двери и остановился, нашаривая в кармане сумки ключи. Черная тень метнулась от кустов к нему. Я стояла, задохнувшись от ужаса, не в силах крикнуть или просто пошевелиться. Все произошло в долю секунды — так мне показалось. И одновременно я словно смотрела кадры, снятые замедленной съемкой.

Коротко вскрикнув, Костя упал. Никита пытался его подхватить, но не успел: в свете тусклой лампочки под козырьком что-то коротко блеснуло, и он, прижимая руки к груди нелепо-театральным жестом, тяжело осел на грязный асфальт рядом с Костей.

Человек, держа в руке нож, медленно шел по дорожке ко мне. Надо было закричать, убежать, но я стояла, словно превратилась в соляной столб — как жена Лота. Он остановился и посмотрел мне прямо в глаза. Я узнала его.

«Ну чо, смертнички, полетели?»

Генпетрович смотрел на меня совершенно безумным взглядом. Воспаленные глаза в опухших веках, морщины, похожие на русла пересохших ручьев, неряшливая седая щетина…

— Она повесилась… через два дня… Верочка моя, — его голос был похож на шелест опавших листьев, губы шевелились с трудом, словно из последних сил. — Через два дня. В лесу. Я искал вас. Долго искал. Нашел. Нашел… Чо ж вы… археологи?

Что я могла ему ответить? Перед глазами все плыло, по спине стекали ледяные струйки пота. Я смотрела на нож в его руке, нож, на котором темнела кровь Кости и Никиты, и понимала, что жить осталось считанные секунды. И это ни капли не пугало. Наоборот — я как будто ждала того момента, когда наконец избавлюсь от всего, что еще связывает меня с жизнью. От тела, которое превратилось в ненужную, опостылевшую оболочку.

— Ну же! — прошептала я. — Ну!..

Генпетрович посмотрел на меня то ли с жалостью, то ли с недоумением.

— Эх, девка… — вздохнул он и сделал шаг ко мне.

Я зажмурилась. Сейчас, сейчас. Сначала будет острая боль, вспышка боли, а потом станет легче. И все уйдет.

Сердце грохотало, заглушая все звуки внешнего мира — наверно, поэтому я и не услышала, как Генпетрович бросил нож на асфальт и ушел. Когда я открыла глаза, рядом никого не было.

Хватая воздух открытым ртом, я нашарила в кармане телефон и позвонила в «скорую». «Ждите, бригада выезжает, — сказал равнодушный женский голос. — В полицию сообщим, можете не звонить».

«Помогите, хоть кто-нибудь!» — беспомощно прошептала я, оглядываясь по сторонам. Но вокруг словно все вымерло. Новогодние праздники. Ранний вечер. Люди должны гулять, идти в гости — куда же все делись?