Червоточина

Ноги сами привели его в кабинет, и Каспар уставился на картину, скрытую от пыли и глаз за складками мятой ткани. Освобождённая от закреплённой на ней тряпки, облезлая рама явила ему холст, весьма древний и сильно повреждённый. Слои масляной краски глубоко потрескались, а кое-где и вовсе разрушились, обнажая шероховатую поверхность грунта. Картина изображала какую-то сцену и была выполнена в тёмных, сумрачных тонах. Заинтригованный Каспар подошёл к окну, нетерпеливым рывком раздвинул тяжёлые портьеры и вновь вернулся к холсту.

По-видимому это было изображение некого ритуала. Глухие арочные проёмы с выступающими красными кирпичными колоннами, мерцающими тусклым пламенем редких факелов, обрамляли стены просторной залы, в середине которой, на мощёном, блестящем от сырости каменном полу, толпилась кучка людей. Они жались друг к другу; некоторые были изображены коленопреклонёнными, другие же пригнулись почти к земле. Многие крепко цеплялись скрюченными руками за одежду рядом стоящих. Их бледные лица с чёрными глазами застыли масками кромешного ужаса, казалось ещё секунда, и они бросятся прочь или падут в отчаянии ниц, не в силах вынести появление того, кто приближался к ним из мрака залы.

Но неумолимое время не испугал отвратительный, пробирающий до дрожи облик существа. Оно, неотвратимое и беспощадное, частично разрушило изображение этой твари – краска растрескалась и осыпалась, как бы отрицая саму возможность существования чего-то настолько невозможно мерзкого. Но некоторые детали изображения всё же сохранились; Каспар вгляделся и непроизвольно вздрогнул. А потом понял, что уже не в силах отвести глаза. Он видел, как в клубящихся сгустках рваного чёрного тумана шевелятся отвратительные когтистые конечности, покрытые слизью и тошнотворной жижей, как волочится гибкий, сочленённый хвост, щетинящийся причудливо изогнутыми шипами и отростками, как зловонное дыхание и пар, вырывающиеся из жуткой пасти этого отродья, наполняет собой пространство гнилостной, смердящей скверной.

Монстра встречал человек, стоящий немного впереди испуганной кучки людей. Худая, очень высокая фигура была облачена в короткое, до колен, серое рубище – холщовый мешок с дырками для рук и головы, и белый, остроконечный колпак, напоминающий карочу приговорённого к аутодафе. Человек вытянул вперед обе руки, сжимающие что-то.

Что-то, что он протягивал чудовищу.

То, что предлагалось как подношение.

Что-то, что могло заменить собой дурно пахнущие, тощие тела поклонников.

Трепещущий, пульсирующий кусок плоти.

Обнажённые, усохшие руки жрицы были по локоть перемазаны багряными пятнами.

Сильный толчок под коленку, заставил Каспара вскрикнуть и отпрянуть в сторону. Фокстерьер стоял у его ног, подняв два карих, пронзительно умных глаза на хозяина.

– Фуф, – выдохнул Каспар.

– Ты напугал меня, малыш. Уже собираюсь.

Каспар потёр рукой лоб и, бросив последний, быстрый взгляд на картину, неуверенно пробормотал:

– Недурственно.

После чего вновь спрятал ту от глаз человеческих под толстыми складками пыльной материи.

***

Ноябрьское низкое небо метало в лицо холодные брызги мелкого дождя, лохматые ели размахивали своими колючими лапами, пытаясь влепить путнику влажную пощёчину, земля под ногами размокла, превратив ковёр седого мха в бурую жижу, пахнущую болотом. Они добрались до скал; холодное северное море, обычно спокойное, сейчас ярилось низкими, но коварными волнами, что плевались в прибрежные камни желтыми комками пены, не в силах поглотить твердь гранитного берега. Каспар застыл, завороженный суровым штормом. Ветер набрал полные лёгкие и выдохнул; Каспара слегка качнуло в сторону, его ковбойская шляпа устремилось в небо, ветер играл ей, как осенним листом. Потом бросил. В беснующееся море.