Честь дороже славы

Казаки преимущественно находились в крепости, несли постовую службу вдоль дорог, были в дозорах или охраняли почтовых гонцов. А семьи дни и ночи коротали в подземельях, при дрожащем огоньке лучины. Благо дождались прошлым летом урожая, прежде чем ехать на чужбину. Питались из привезенных запасов. На свет божий выходили по необходимости. Спускались в хозяйственные землянки, где ютился скот, задавали коровам и овцам сенца или рубленой тыквы. Через единственные станичные ворота, обращенные к крепости, по лесной просеке пробирались к роднику за водой, в затишке жгли костры, стряпая щи или зерновую кашу. Лишь казачат-непосед ничто не могло удержать! Едва утихала пурга и проблескивало сквозь тучи солнце, они высыпали из станицы на берег Ташлы. Кубарем скатывались с горок, играли в чалку, натирали друг друга снегом, разбегались и скользили по плешинам голого, вылизанного ветром льда. Веселые крики далеко разносились в разреженном воздухе! Иногда самые смелые из них приближались к крепостным воротам и просили у караульных «чого-небудь покуштувыты». Надоедливых попрошаек прогоняли, но и бывало, что сердобольный солдатик одаривал куском воблы или твердой, как голыш, репой.

Леонтий Ремезов с полувзводом казаков возвращался с охоты. Кроя предзакатное небо бронзой, поджимал мороз. Озябшие, но всё еще в озорном запале, донцы обсуждали гульбу, подтрунивали друг над другом. Как-никак, а добыли полдюжины русаков. Завидев конников, навстречу помчался от станичного палисада мальчуган. Тулуп со взрослого плеча, нахлобученный на глаза треух и огромные валенки мешали ему бежать. Длинные рукава болтались туда-сюда, точно на пугале. Но сорванец, выскочив на середину дороги, замер столбиком.

– Дядьку, ради бозиньки дайтэ мэни хлибця або сухарыкив! Дуже исты хочу! – громко завел он срывающимся голоском, глядя из-под потертой шапки на едущего впереди Леонтия.

– Геть с дороги, балахманный[27]! – гаркнул кто-то из казаков. – Стопчем!

Казачонок выпростал из рукава правую руку и – ни с места. Видно, голод осилил все страхи. Казаки поневоле стали осаживать дончаков, взметая снежную пыль. Леонтий придержал Айдана, ощутив подкатившую к сердцу жалость к этому кареглазому хлопчику, напомнившему сына. Похоже, неспроста у дороги христарадничает. Пока Леонтий отвязывал притороченного к седлу зайца, Фирс Колосков, первый во взводе песельник и балагур, не преминул позубоскалить:

– А ну, гутарь: ты чейный? Папкин али мамкин? – нарочито строго расспрашивал он. – А по имени?

– Парфён.

– Здорово дневал! Так это ты, Парфён, сорвал паслён? Съел молчком и стал сморчком?

Мальчишка, от растерянности не найдя слов, отрицательно мотнул головой.

– Эгей! Сухарей просишь, а у самого ни языка, ни зубов.

Желая разубедить бородатого дядьку, пострел широко открыл рот и показал щербатый ряд верхних зубов. Казаки засмеялись. А Леонтий бросил ему под ноги русака и дружески сказал:

– Забирай – и бегом к мамке!

Парфен жалобно возразил:

– Я с дидом… А нэнька ще у том роки вмэрла…

И, подхватив увесистую тушку, взрывая валенками снежную целину, пустился восвояси. Донцы тронули лошадей. Надеясь поохотиться на окраине леса, они не стали подниматься к воротам крепости, расположенной в двухстах саженях от станицы, а двинулись прямо. Проторенная между деревьями тропа вывела их к южной фронтальной стене, где находились главные ворота. Тут и догнал их санный караван. Гиканье всадников и перебор копыт по стылой дороге заставил донцов посторониться. В крепость направлялся, без сомнения, скорым поспешением некий высокий чин. Но разглядеть, кто он и какого звания, было невозможно: трое крытых саней-разлетаек вслед за смешанным полуэскадроном промчался вихрем. Замыкал эту оказию усиленный взвод казаков. Среди них Леонтий неожиданно узнал Касьяна Нартова и окликнул его:

– Здорово дневал, черкасня!

Станичный приятель, в тулупе и лохматой бараньей шапке, приостанавливая свою заиндевевшую лошадь, затеплил растерянную улыбку.

– Спаси Христе! Жив-здоров?

– Зимуем. А ты давно с Дону? Про моих не слыхал?

Касьян, видимо, таивший обиду на тетку Устинью, что не приняла его сватов, присмотрев дочери жениха богатого, ответил скупо:

– Не довелось. Я тута с полком с той Троицы. Вот зараз посланца царицы охраняем, генерал-поручика. Передадим вам и – восвояси. Чудной дедок! Через вал с офицерами лазил… Должно, и ваших не пожалеет! – усмехнулся приятель и, напрягая голос, торопливо пригласил: – Будет резон, наезжай в Александровскую!

Он хотел еще что-то добавить, но гнедая пустилась вскачь, и ему поневоле пришлось отвернуться, взять стремена.