Четверть века назад. Часть 1

заговорила Тнь, попыталась двинуться еще на шагъ — и не могла. Что-то тамъ, въ кулис, держало ее за край мантіи; мантія эта теперь представляла видъ натянутой острымъ угломъ полы садовой палатки… Режиссеръ, замтивъ, кинулся на земь отрывать ее отъ гвоздя въ дерев кулисы, за который зацпилась она. Но было поздно: неопытный землемръ испуганно обернулся назадъ — взглянуть что его тамъ держитъ, и вмст съ тмъ рванулъ тломъ впередъ. Дешевая матерія плаща не выдержала, и добрая половина его осталась на жертву гвоздю… Черненькій артиллеристъ такъ и покатился со смху въ своемъ кресл. «Шт! шт!» отвчали ему изо всхъ угловъ залы Окончательно растерявшійся Постниковъ замеръ какъ рыба, не слыша суфлера и забывъ все что слдовало ему сказать дале… Такіе эпизоды убійственны для настроенія и актеровъ, и публики… Къ счастію, Гундуровъ былъ такъ возбужденъ ролью что внезапное отупніе Тни смутило его лишь на нсколько секундъ, и перескочивъ чрезъ нсколько фразъ и слдующую за ними реплику королевы, онъ воскликнулъ весьма находчиво измняя слова два въ текст:

— О, не гляди безмолвно такъ и странно!
Поколебать мою ршимость можешь ты…

Надежда едоровна, въ свою очередь, не сбилась отъ этого, и горячая сцена между сыномъ и матерью пошла тмъ же нервнымъ, лихорадочнымъ, захватывавшимъ зрителей ходомъ… Только злополучная Тнь никакъ не ршалась теперь тронуться съ мста, будто все еще пришпиленная къ своему гвоздю, и только посл троекратнаго отчаяннаго въ своемъ шепот взыванія режиссера изъ кулисы: «Да уходите же, уходите, ради Бога!» двинулась къ выходной двери скорымъ маршемъ, не совсмъ пригожимъ для призрака….

— Онъ совсмъ оконфузился, бдняга, пробормоталъ скороговоркой режиссеръ стоявшему теперь подл него Вальковскому, тревожно слдя за уходившимъ: — того гляди еще споткнется на ходу о ноги Полонія!

Вальковскій ничего не отвтилъ. Онъ глядлъ черне тучи и вслдствіе этого «безобразія» порваннаго плаща Тни, и потому, какъ узналъ онъ сейчасъ, что Офелія охрипла, а сцена сумашествія «похерена»… «Уложили, значитъ, совсмъ спектакль», повторилъ онъ себ подъ носъ въ мрачномъ отчаяніи

Землемръ-Тнь, благополучно миновавъ ноги Полонія, вышелъ въ двери задней декораціи, а оттуда пустился опрометью въ мужскую уборную, гд, сорвавъ шлемъ свой съ головы, кинулся лицомъ внизъ на диванъ и залился горчайшими слезами. Въ ушахъ бднаго молодаго человка невыносимо гудли этотъ чей-то хриплый, раздавшійся между зрителями хохотъ и послдовавшіе вслдъ за нимъ со всхъ сторонъ шт, которыя онъ въ тревог своей объяснялъ не какъ протестъ противъ такого неумстнаго смха, а какъ настоящее шиканье по его адресу… «О, Боже мой, стояло коломъ въ его голов,- попасть въ такой знатный домъ, выйти на сцену предъ такими аристократами, и показать себя имъ такимъ пошлякомъ!..»

Полоній между тмъ, огромное туловище котораго смогъ только на половину вытащить изъ-за ковра пронзившій его шпагою Гамлетъ, лежалъ, видимый по поясъ зрителямъ, и съ головой за этимъ ковромъ, — и чувствовалъ себя очень неловко. Его одолвала пыль, отъ которой ему мочи нтъ какъ чихнуть хотлось, и онъ длалъ неимоврныя усилія чтобъ удержаться отъ этого'. «Кабы не пузо проклятое, ничего бы, разсуждалъ онъ самъ съ собою, — а то, вдь, всего его какъ гору встряхнетъ, на всю залу хохотъ подымешь… Насчетъ графа это даже и въ линію вышло бы, потому для него что Шекспиръ, что балаганъ, — одинъ толкъ; потшился бы, лишній бы разъ спасибо сказалъ… да предъ прочими совстно, предъ искусствомъ…»

— О мать моя, прости мн,

говорилъ въ это время Гундуровъ, и звенвшій какъ мдная струна въ безпощадныхъ упрекахъ матери, голосъ его зазвучалъ вдругъ теперь безконечно нжными, болзненно проницающими нотами. Онъ подошелъ къ ней, схватилъ ея руку и прижался къ ней блднымъ лицомъ своимъ:

— Прости!
Я былъ къ теб жестокъ, безчеловченъ,
Но это отъ любви. Такъ надо было!..

— О, какъ это хорошо, какъ хорошо! раздалось въ заднихъ рядахъ громкое восклицаніе совершенно обезумвшаго отъ восторга старика смотрителя…

Но вотъ и конецъ сцены.

— Спокойной ночи!

проговорилъ Гамлетъ матери, и отошелъ къ трупу Полонія:

— А этого я спрячу дурака…
Что молчаливъ такъ сталъ,

молвилъ онъ, склоняя слегка надъ нимъ голову и усмхаясь скорбно ироническою усмшкой, —

Такъ скроменъ, такъ угрюмъ, скажи пріятель,
Ты цлый вкъ болтавшій безъ умолку?

Онъ наклонился, схватилъ Полонія за ноги и нервнымъ движеніемъ, самъ себ не отдавая въ томъ отчета, дернулъ его впередъ съ такою силой что у исправника въ глазахъ позеленло и парикъ слетлъ съ его головы.

— Пойдемъ! Съ тобой что много толковать!..
Спокойной ночи, матушка!