Долог день на Мау. Уже переваливается на невысокой волне готовый плот, уже прыгают цветными мячиками швартовые буи по периметру молчаливо ждущего на дне храма, уже суетятся шлюпки, заводя концы с плота к этим прыгучим шарикам, а день, начавшийся так давно с первого буя, с первого круга вокруг него, еще и не думает заканчиваться. Я в который раз огляделся. Отчетливо видны высвеченные солнцем острова на севере, горбом таинственного морского животного темнеет приметная полоска суши с древней дорогой, оставшаяся в нескольких километрах от храма на юго-западе. Небо практически чистое, лишь клочки мелких козявок облаков бродят над островами. Никаких судов. Мы одни. Но, что ни говори, с тройкой боевых магов на борту все же спокойнее. Разве что не хочется забираться на плот так рано. Средств от загара тут не создали. Скелле способны справиться с любыми неудобствами сами, простые же люди обходятся простыми средствами. Мне они, правда, не помогут — я, как маленький, но мощный излучатель, спалю все, что бы ни натянули надо мной. Вздохнул — ждать вечер было невмоготу. Пойду. Если что, Ной поможет — она вроде по медицинской части на высоте, не то что эта троица — только крушить и могут.
Одна из шлюпок, оставив пару матросов на плоту, направилась к судну — это за мной. Я подошел к борту и вновь ощутил себя в центре внимания — вроде никто на тебя не пялится, никто ничего не говорит, но каждое твое движение отражается на окружающих. Вот я остановился на мгновение просто взглянуть на ждущий вдалеке плот, а люди вокруг замерли. Вот я двинулся дальше, и зашевелились матросы, оттаяли замершие истуканами скелле. Вот я перевалился через ограждение, поднял глаза — Ной метнулась ко мне:
— Что?
Я улыбнулся: — Не, я так. Соскучился.
Ее глаза сощурились. Больше не в силах выдерживать этого напряжения, я заскользил вниз по трапу и спрыгнул на банку болтавшейся под ногами маленькой лодки. Пристроился, молодой парень на веслах энергично задвигал руками, и я оглянулся на судно — как ни странно, стоило мне оставить его, и все разбрелись по своим делам, осталась вытянутым силуэтом лишь Ной.
Блин! Сейчас я все узнаю! Сто метров, и я буду там. Вместо этого думаю я почему-то о тех, кто остался. Надо собраться. Разговор будет долгим и, мне кажется, непростым.
Внизу неожиданно сильно болтало. Волна вроде бы и небольшая, а какая-то неспокойная, короткая и неровная. К плоту подошли искоса, матросы, ожидавшие на нем, подскочили, баграми придержали шлюпку, не давая той биться о высоко лежащие в воде бревна. Я прыгнул, подгадав момент, но все равно вышло неловко — пришлось опуститься на колено, приноравливаясь к новой опоре. Удивительно, но плот, возможно из-за солидных размеров, болтало гораздо меньше — так, покачивало, да плескалась между бревен внизу недовольная вода. Не обращая внимания на матросов, уселся в самом центре и осмотрелся — ровная широкая площадка, сухая, матросы разбежались к швартовым кнехтам и уже начинали потихоньку выбирать канаты, подтягивая плот к тени храма. Я немного напрягся — казалось, вот-вот, и я задену его, но матросы пыхтели, кольцо за кольцом ложились канатные концы на палубу, а храм молчал.
Где-то в синей глубине, играющей зайчиками солнечного света, лежало нечто — большая, кажущаяся монолитом полусфера, засыпанная обломками разрушенного строения древних. Она ждала. И она дождалась. Низкий гулкий удар, как это звучало бы на суше, превратился в волну сжатой воды, стремительно разлетевшуюся во все стороны, заставив кипеть воду, оказавшуюся в зоне разрежения за фронтом удара. Море ухнуло и побелело, но я этого уже не увидел, как не увидел и обеспокоенных матросов, торопливо выбиравших концы, шлюпки, суету людей, спешащих оставить клочок неустойчивой суши, сотворенной человеком посреди кладбища, укрытого соленой водой.
8
Старшую сестру звали Олмирея. Точнее, так звала ее мама, единственно которую она и помнила. В интернате сразу же отбросили клановую приставку и обращались к ней просто — Рея. Она зажмурилась от неожиданного ужаса осознания, как давно это было. Вот уже много лет никто не обращался к ней по имени, вот уже много лет, как для всех на Мау она Старшая. Когда-то давно это льстило — имя было отброшено за ненадобностью, как это всегда было у верховных монархов долины Дона. Но время пожирает все, и оно проглотило и это давнее ощущение своего величия и могущества. Нет, Рея, конечно, не стала менее значима с возрастом, просто власть стала обыденной ежедневной рутиной — она больше не будоражила кровь бывшей простой девочки из народа, она стала ее неотъемлемой сущностью — привычной и очевидной, как рука или нога, например.