Четыре дня в начале года тигра

Итак, говоря, что восстание Лапу-Лапу было борьбой Востока против Запада, мы, возможно, не совсем правы, хотя факты вроде бы неопровержимы. Мы знаем, что Лапу-Лапу боролся против людей Запада, по вот что сам Лапу-Лапу думал о тех, с кем боролся? Запад, каким мы его знаем сегодня, для него просто не существовал; точнее, Западом для него были все империи по ту сторону Южно-Китайского моря, а они всегда покушались на острова южной части Тихого океана. Западом для него были все эти большие суда, которые прибывали для торговли или для того, чтобы создать колонии либо потребовать дани. Западом для него были все эти светлокожие чужеземцы, которые на Висайях вечно охотились за людьми, а потом продавали их на рынках Востока.

Да, такой была Азия в начале XVI века: соперничали народы, соперничали религии, а соперничавшие флотилии все глубже и глубже проникали в южную часть Тихого океана, чтобы принудить островные племенные общества слать дань императору Китая, императору Японии и какому-то там еще владыке. И вот мы уже слышим, что одно или два филиппинских племени шлют посольство — присягнуть на верность и уплатить дань. Есть сведения, что какие-то филиппинцы плавали к побережью Китая и несли опустошение, скорее всего в ответ на угрозы китайского императора послать флотилию против островитян, отказавшихся платить дань в обмен на покровительство и защиту. А Висайи уже стали богатым источником человеческого товара для Азии. Лапу-Лапу знал, что он и его соплеменники находятся под постоянной угрозой: в любой момент их могли захватить работорговцы и увезти в страшные края за морем. Угроза империализма для Лапу-Лапу была куда более непосредственной, чем мы это представляем сегодня. Беда только в том, что мы ставим себя сегодняшних на его место, вместо того чтобы попытаться понять его в контексте того времени.

Давайте же вместо этого попытаемся проникнуть в мысли Лапу-Лапу. Чем для него была Испания — или Европа? Он даже слов этих не знал. Но огромные корабли Магеллана для него могли означать только одно: империи по ту сторону Южно-Китайского моря, которые грозили захватить юг Тихого океана. Нет, Лапу-Лапу не обуревали параноидальные страхи. Повторяю: флотилии империалистической Азии уже появлялись на Филиппинах. А несколько лет спустя появится китайский пират Лимахонг — он хотел захватить Манилу, и по меньшей мере один японский воитель угрожал вторгнуться на Лусон, не говоря уже о набегах работорговцев на Висайи.

В глазах Лапу-Лапу огромные корабли Магеллана вполне могли сойти за флотилии Китая или Японии или за пиратские суда работорговцев. Азия опасна, но то была знакомая опасность.

Итак, я утверждаю, что восстание Лапу-Лапу есть нечто большее, чем борьба против Запада и белого человека, хотя оно было и ею тоже. Но в куда большей степени это была борьба Океании против Азии, островов против материка, племени против империи.

И тут мы сталкиваемся с парадоксом.

Как националисты мы славим в лице Лапу-Лапу первого филиппинца, хотя он же был первым, отвергнувшим идею нации. Он отстаивал наши древние свободы, и потому он, конечно же, филиппинец, но сам-то он вовсе не был «националистом», если употреблять это слово буквально. Приходится признать, что он сражался не за Филиппины; он сражался за родную землю, за островок Мактан или даже за часть Мактана. Лапу-Лапу был сыном своего племени. И восстал он для того, чтобы предотвратить начало конца нашего племенного мировосприятия.

Хотя мы и без того обратили многие события нашей истории в красные дни календаря, но все же и полагаю, что еще одно событие должно отмечаться как знаменательная дата — а вот не отмечается. Эта дата — 15 апреля, событие, по свидетельству хроник, происшедшее «за десять-двенадцать дней до мактанской битвы».

В середине апреля 1521 года Магеллан совершил эпохальное действо: он объявил об объединении всех княжеств острова Себу в единое государство, а раджу Хумабона провозгласил главой этого государства. Этот акт и явился первым шагом к нашему превращению в нацию, к превращению в Филиппины. Вот почему я говорю, что идея филиппинской нации возникла во времена Лапу-Лапу. Нас, разделенных на бесчисленные племена, впервые объединили в одно целое. Это единство распалось почти сразу же после его провозглашения, но идея запала в души. Мы уже не могли оставаться тысячью разных племен: мы могли только стать единым народом.

Насколько своевременной была эта идея, показывает пример того же Мактана. Хотя Мактан всего лишь микроскопический остров, он все же был разделен по меньшей мере на два княжества: княжество Лапу-Лапу и княжество раджи Сулы — вождя, который принес жалобу на Лапу-Лапу. А уж если такой крошечный островок был разделенным домом, то мы можем представить, насколько раздробленным должен был быть куда больший остров, Себу. Но ведь именно Лапу-Лапу отверг идею объединения Себу и Мактана.

Здесь начало раздвоенности в душе филиппинца.