Четыре выстрела: Писатели нового тысячелетия

Он не впадает в ловушки односторонностей и прямой логики, в которую многие загоняют сами себя, становясь ее рабами. У Садулаева всё иначе: он говорит о цивилизаторской миссии советской власти на Кавказе, в том числе для чеченцев, но в то же время отмечает, что операция по высылке народа была «злая и ненужная».

«Никого не смог я записать в чистые воины света и никого в абсолютное зло: ни русских, ни черкесов, ни чеченцев, ни даже хазар. Все были люди, все совершали разные поступки, иногда добрые, иногда злые. И все были ведомы роком, судьбой, богами. Никто не был свободен и независим, но над каждым висело проклятие. А все вместе, собравшись массами, они и творили то, что стало потом историей», – пишет Герман.

Но люди любят простые решения, простые ответы, понятные формулы, которыми можно всё объяснить. И если не видят этого, то перестают воспринимать или подгоняют под понятный для себя знаменатель. Так и с Германом. Его книги, такие как «Я – чеченец!», «Шалинский рейд», также не смогли никому потрафить.

Тот самый «нарзан политкорректности» преследует его, мстит, как может.

«Я сам, дорогие мои, вовсе не мудрец, не дзен, не БГ. Я вышел духовный, а вернулся мирской. Я весь суетный, здешний. Вот и в политике есть у меня пристрастия. Я красно-коричневый, имперец, шовинист», – написал Герман в соцсети.

В «Пурге» он описывает свои религиозные искания: «Нелюбовь к арабскому на фанере и стремление сохранить в целостности свой член привели к моему отторжению от национальной среды с ее мусульманским вероисповеданием». От христианства отвадили те самые чрезмерно ретивые бабушки из храмов, которые «совсем не благочинно заорали, что во время службы садиться нельзя, да еще и обозвали меня всякими нехорошими словами». Привлекали восточные религии, особенно «милый моему сердцу своей архаичностью индуизм».

«При рождении младенца волхвы, которых никто не видел, принесли свои дары. Способность видеть то, чего не видят другие. Слышать гимны и петь песни, которых никто не услышит. Думать о том, о чем не думают другие, и нести груз знания. Стать убежищем для тех, у кого такого убежища нет. Любить, но не быть любимым» («Радио Fuck»).

Младенец, наделенный дарами, появляется на свет, и его окружает мир иллюзий: «Там ждет его иллюзия, там будут солнце, и луна, и звезды, там будут отели “Radisson” и рестораны “McDonalds”, и море, и суша, и страхование жизни с накопительным вкладом, и банковские депозиты, и нотариальные конторы».

Садулаев, будто Дон Кихот, сражается всю жизнь с этими иллюзиями. Он видит, он слышит, он знает и любит. И об этом он не может не говорить, и в этом есть пророческое: «Я, наверное, не просто великий философ, я великий пророк, у меня миссия, ведь я видел Город солнца» (рассказ «Город солнца», вошедший в книгу «Пурга»).

В рассказе «Грех» он пишет: «Я запланировал себе невиданную карьеру: стать святым, подвижником, религиозным лидером, реформатором и всяческим спасителем душ».

«Дело всё в том, что я брахман. По природе, то есть по набору психофизических характеристик» («Вишни»).

В «Радио Fuck» он называет свои книги «алмазным куском дерьма», через который проявляется свет: «И вы увидите в них свет, Истину, Будду. В сценах секса, в падении духа, в мерзости и растлении. Ибо вершины мои и пропасти».

Он постоянно недоволен собой. Своим внешним телесным футляром, своими способностями, так как знает о заключенной в них потенции, знает о возможностях.

«Полный, рыхлый, сутулый, с малосимпатичным лицом» – так героиня книги «АD» Диана описывает своего друга Мака. Герман часто сравнивает себя со Шреком. В Губку Боба рядятся некоторые его герои. Он сам часто использует формулы самоуничижения.

У Германа постоянное ощущение себя другого, своего раздвоения. «Просто я всегда чувствовал себя как пришелец с другой планеты. Может, из параллельного мира или других времен», – рассуждает Максимус Семипятницкий в «Таблетке». Поэтому и в прозе его возникают параллельные миры и другие времена, которые высвечивают сквозь толщу настоящего. Он их ощущает и пытается соприкоснуться через свои отражения в них.

И всё это для реализации главного предназначения – упорядочивания хаоса: «Назначение человека – упорядочивать хаос. В этом я убежден. Меня уже не озадачивают поиски смысла жизни, ведь я нашел единственно правильный и универсальный ответ. Человек живет для того, чтобы упорядочивать хаос». Садулаев, будто портной, сшивает из разнородных расползающихся лоскутков полотно. Когда лоскутки соединяются, через них проявляется рисунок, смысл, текст. И в первую очередь необходимо собрать себя. Именно такой путь собирания, сшивания себя прошел его герой Иван Ауслендер.

В интервью «Российской газете» Герман сказал о себе, в какой-то мере объясняя свое раздвоение: «Я сам разный, словно кукла, сшитая из лоскутов. В каждой книге я пытался собрать себя воедино, быть одним. Но в следующей книге я сам становился другим. Это был интересный опыт, но небезопасный в плане психического здоровья» (https://rg.ru/2010/09/30/sadulaev.html).