Четыре выстрела: Писатели нового тысячелетия

А. Р. У меня складывается впечатление, что творчество Германа Садулаева по преимуществу рассматривается как явление художественной публицистики, в котором реализуются свежие неизбитые смыслы, порожденные, в первую очередь, своеобразием и экзотичностью авторской личности, которая синтезирует в себе русскую и чеченскую культуры. По этой логике повести, вошедшие в его книгу “Я – чеченец!”, можно воспринимать как оригинальный и дефицитный личностный опыт автора, своеобразный “человеческий документ”, сдобренный мощной эмоциональностью и лиризмом. Критик Евгений Ермолин в своем ЖЖ написал, что Садулаев “пришел в литературу с ненадуманной темой и с уникальной позицией”. Это была общая точка отсчета.

Далее, где этой самой чеченской колористики заметно поубавилось (ведь после того как заявил “я – чеченец”, следует объяснить, с чем пришел), критики начали жалить Садулаева упреками во вторичности, а то и подражательности, то обвинять в попытках догнать и перегнать модных, раскрученных и распиаренных, брендовых любителей назваться писателями.

Сам я воздерживался высказываться о прозе Садулаева, так как рецензионные реплики по поводу выхода той или иной его книги, на мой взгляд, будут страдать однобокостью и, скорее всего, ложными посылами и, соответственно, неправильными выводами. Конечно, введением к знакомству с этим автором может стать прочтение “Я – чеченец”, пожалуй, самой громкой его книги, но для понимания Садулаева этого совершенно недостаточно, как недостаточно судить о нем только лишь по “Таблетке”. Дело всё в том, что “Радио Fuck”, “Я – чеченец”, “Пурга”, “Таблетка”, его рассказы – это вырастающие главы одной книги, некоего современного эпоса с гигантским подтекстовым наполнением. Эпоса наднационального с сильным духом имперскости, хотя в последнее время меня немного и подташнивает от этого слова. И пока мне интересно наблюдать за этой становящейся живой художественной генерацией.

С. Б. Если Садулаева рассматривают как публициста, то у самого автора есть повод задуматься. В самом деле, никто не назовет Садулаева стилистом, какое там! Создавать интересный, захватывающий сюжет с нестандартными ходами, поворотами Садулаев пока что не умеет, или не считает важным для себя. Нашел ли он нового героя? Нет, разве что Дон Ахмед из “Пурги”, но и он сугубо функционален: транслирует чеченскую имперскую идею. По всем признакам перед нами не прозаик, а публицист.

Его попытки писать офисную прозу, на мой взгляд, не слишком успешны. Неоригинально, скучно, даже как будто вымученно. “Таблетка” вошла в два престижных шорт-листа, это несомненный успех, но роман читать просто скучно.

Говорить об эпосе не хочется, сейчас у нас что не писатель – то Гомер. У Маканина эпос, у Карасева эпос, теперь вот у Садулаева. Следует быть строже с терминологией. Есть молодой писатель Герман Садулаев, талантливый, но не слишком профессиональный. Его книги написаны в спешке, очень небрежно. Если в сборнике “Я – чеченец” недостатки искупались энергией, искренностью, “драйвом”, то позднее его слабости стали слишком очевидны. “Пурга” и “Таблетка”, помимо всего прочего, кишат фактическими ошибками, особенно там, где Садулаев касается российской или всемирной истории. Всё это от спешки, торопливости. Садулаев пытается приспособиться к требованиям сегодняшних редакторов, к запросам рынка. Требования понятны: чтобы тебя запомнили и полюбили, надо писать много, чем больше – тем лучше. Садулаев человек умный и, видимо, расчетливый: он принял правила игры и стал очень даже неплохо исполнять свою роль – роль перспективного молодого писателя. Его книги пока что плохо раскупают, потому что они скучны, но дело поправимо: получит премию – будет пиар, тогда пойдут продажи. Но как писатель он не развивается. В этом Садулаев идет по дорожке, проторенной Захаром Прилепиным.

А. Р. Прилепин разбудил Садулаева, тот чихнул, и от чиха его понавырастало бесчисленное количество эпигонов и графоманов… Всё дело в том, что каузальные связи здесь не действуют, и при том, что Садулаев в хороших отношениях с Прилепиным, не думаю, что у Германа возникла мысль копировать его путь. Хотя все эти обобщения приятны, они удобны, потому как понятны, вот ими и спекулируют. Я и у себя всегда замечал менторский подход к современной литературе. Это определенная гарантия, которая ограждает от ошибок и ложных надежд, под итог всегда можно сказать: я же говорил, что Николая Васильевича или Федора Михайловича никому не удастся переплюнуть, всё остальное – пародия и убогие потуги… В этом мне как раз и видится нигилизм Базарова, резавшего лягушек и говорившего о необходимости расчистить фундамент.

Вопрос о принятии правил действительно существует. Но что получается, сейчас в литературном арьергарде сплошь и рядом корыстолюбивые, алчные пройдохи, которые заняты только одним – повышением рейтинга собственной популярности, причем любой ценой? Или мы уже занимаемся охотой на ведьм, в каждом подозревая расчет?