Четыре Жрицы (СИ)

Я говорила всё так, как и было: как меня перевели на границы и приказали помогать следопытам, а после того, как узнали мою позицию и мнение об этом приказе, решили заставить меня залечивать раны пленных троллей из Амани во время допросов, чтобы им наносили в эти же места новые удары. Я рассказала Зул’джину, кто и где удерживал его воинов. Рассказала о тех, кто завёл меня в ловушку и бросил на потеху Амани.

— А какова была твоя позиция? — спросил меня он.

— Это не эльфийские земли. Эльфы пришли в эти леса и принялись убивать тех, кто жил здесь задолго до нас. Земли хватило бы всем, но син’дорайская гордыня и кровожадность не позволит им жить в мире с Амани.

— Как только не заговоришь, когда захочешь жить, — он расхохотался, делая вид, что вывел меня на чистую воду.

— Если ты убьёшь меня прямо сейчас, эта смерть будет для меня достойнее существования среди моего народа.

— Если бы Зул’джин верил эльфам, тем более пленным, то он бы не дожил до этого дня.

Он ушёл, и с тех пор я долго видела его лишь краем глаза из-за угла постройки, куда переставили мою клетку. В один день я проснулась от того, что лагерь наполнился громкими возгласами и смехом — в него возвращались тролли, а Зул’джин стоял ко мне спиной, встречая их. На руках у них были другие соплеменники, те самые, кого меня принуждали истязать. Я впервые за долгое время испытала большое счастье — им удалось убедиться в том, что я не лгу, более того, сам вождь поверил мне и решился отправить туда своих бойцов, а ещё, конечно же, я была рада, что они спасли своих.

— Думаешь, изменой ты купишь мою милость? — Зул’джин вернулся к моей клетке.

— Я рада, что вы не только никого не потеряли, но ещё и вернулись с пополнением. По ним, я думаю, видно, что им там приходилось нелегко. Намного хуже, чем мне здесь.

Зул’джин изо всех сил пытался вывести меня на чистую воду, поймать на ошибке. Как-то раз, по пробуждению я обнаружила ключ возле своей клетки. Раньше его там не было. Он навязчиво блестел в лучах рассветного солнца, и я, разумеется, воспользовалась им — ненавижу заточение, даже аманийское. Я вышла, размялась, потому что моё тело, казалось, успело обратиться в камень, и легла на траву возле своей тюрьмы. Моё ослабленное от голода и жажды тело почти всё время требовало спать. И ты даже не представляешь, какой роскошью может быть сон на спине. Сон на свободе. Но долго отдыхать мне не дали. Надо мной стоял Зул’джин. Он очень плохо изобразил удивление и спросил, как мне удалось выбраться. Я ответила, что кто-то же положил для меня ключ. Тогда он поинтересовался, почему я не сбежала. Я ответила, что то, что я готова принять смерть от его топора вовсе не значит, что я желаю погибать от рук син’дорай, или подвергнуться их пыткам. Очевидно, что мне бы и не дали сбежать — это очередная проверка.

Из тесной клетки меня переселили в заброшенную хижину в другой части их лагеря. И там я однажды услышала разговор Зул’джина и Малакрасса. Они говорили, что близится праздник, который бывает раз в столетие, когда один из племени, атал’амани, славя Хаккара, должен добровольно отдать всю свою кровь и задобрить этим лоа, как бы обменивая её на кровь будущих врагов, коих поможет повергнуть Хаккар. Они оба рассуждали, что добровольцев будет немало, только вот терять любого из бойцов в такие сложные времена не хочется, а оставаться без поддержки лоа — это совсем безумно.

Я заколотила в стену, прервав их беседу, и Зул’джин, раздражённо вздыхая, пришёл выяснить, что я себе позволяю. Тогда я предложила принести в жертву меня, мол, они в любом случае рано или поздно меня убьют. Он опешил, но разрешил. Видимо, только тогда Зул’джин окончательно убедился, что я ни на толику не разделяю интересов эльфийских следопытов.

Я слышала, как Зул’джин объявлял племени о том, что это буду я. Я ожидала каких-то споров или хотя бы обсуждений, но ответом на слова вождя была тишина. Ни осуждения, ни одобрения его решения. Все приняли это как данность.