Четырнадцать дней

Скажи,
что не видишь того, чего не видно.
Миссисипи,
смотри, как я выращиваю эти
невидимые
бобы. Я имею в виду
белые бобы
и соленую свинину,
разваренные и почти сладкие,
приправленные перцем.

Облизнись.

Ничего не вижу…

Я чувствую, как ноги начинают притопывать, а руки отбивают такт по груди и бедру.

приклеиться к ее позвоночнику,
ничего не вижу какое-то время.
Скажи:
«Господи, помоги мне есть,
Чтобы выжить».
Скажи:
«Господи, пусть эта ложка напитает меня».
Эта маленькая чаша
содержит
свой маленький завет:
«Сегодня я буду есть».

Да, я съела всё,

я съедаю всё, до крошки.
Я позволила кудзу[89] расти,
эта растительность растет, и растет,
и растет, и обожает меня,
она украшает меня, и я позволяю ей жить,
жить и пожирать то,
что люди пытаются
сберечь.

Этот дом – ха!

Его фундамент ничего не значит.
Я позволю съесть эти черные тела – да,
смотрите,
как я развожу москитов – да,
они будут есть, и есть, и есть
человека живьем
и все же
позволят ему жить, и жить,
и жить.

Пока я говорила, Белая Шваль, тощий и обмякший, сполз с дивана.

«Вы обе шоколадные девочки, – донеслось с пола. – Ваше время пришло».

Он улегся у ног Рози.

«О чем это он, малышка?» Рози выдохнула струю дыма в его закрытые глаза – словно направила на него призрачное ружье.

«Вы обе цвета карамели. Я имею в виду, не светло-светло-коричневые, а среднего оттенка». Он открыл глаза, вытянул руку со стаканом в нашу сторону и потряс ею. «Ваше время пришло. Мир готов. Время показать ему то, чего он не видит. Повтори это со мной, девочка. Я знаю, ты чувствуешь, оно приближается».

И он прав. Он тоже может привести меня в экстаз, когда захочет. Мы находим слова вместе:

Дай мне свежей соли, Рози.
Я говорю, капни на меня своим потом, Рози.
Да, капни с верхней губы, с согнутого колена, из ложбинки
между грудями.
Дай мне пропитаться солью от твоей тяжелой работы
до твоих печальных стонов, Рози.
Дай мне насытиться кровью твоей руки, очисти мою реку…

Призрак Белой Швали поднимается на колени. Вцепляется в платье Рози. Смотрит ей в лицо и оставляет мне возможность договорить завершающие слова:

Я знаю тебя, детка. Я – это ты, женщина. Приди и посмотри.

Рози кладет ладонь на его щеку и высвобождается из его объятий.

«Не будь похожа на меня, куколка, – говорит он. – Я не могу сидеть спокойно и не могу оставаться в хорошем месте слишком долго».

Та не отвечает, но я знаю, что Рози его услышала. Она наливает себе выпить и долго крутит бокал в руке.

«Нет. Ни в одном хорошем месте не могу задержаться надолго. Даже в моей собственной голове или в сердце. Понимаете, сначала ты убегаешь из дома, приходишь сюда, подальше от внешнего мира и людей. Затем сам себя выгоняешь из приятных мест в своей голове».

«Сплошные пороки и никаких достоинств, – улыбаюсь я. – Так ты погибнешь, гоняясь за смертью, живя неправильно».

В кои-то веки Белой Швали нечего нам сказать. Он просто опускается на пол и берет гитару.

Наблюдать, как он играет, как двигается его рука по грифу, то еще зрелище. Он прав: иногда он совершенно не может остановиться. Даже не в состоянии удержать пальцы на струне достаточно долго, чтобы играть как положено. Вечно у него выходят блюзовые ноты – и иногда мне почти кажется, даже Рози известно, что он знает блюзы.

Сегодня вечером она начинает петь, благословляя его музыкой:

Делай, как я говорю, малышка, а не так, как я делаю,
делай, что я говорю, моя сладкая, а не то, что я делаю.
В этой жизни тебе нужны отпущения грехов —
давай же, возьми то, которое я даю тебе.

Призрак Белой Швали закончил играть, но все еще держится за гитару, словно за нечто дорогое. Рози пригубила свой бокал. А я люблю их обоих. Когда живешь в доме с привидениями, не испытываешь страха, и стать привидением тебе не будет в диковинку.