Четырнадцать дней

Поскольку я не знала, жив отец или мертв, мне пришлось сделать выбор. Сегодня утром я приняла решение: он мертв. Если он умер, то он в безопасности. Я надеялась, что теперь перестану терзаться, часами глядя в потолок и пытаясь развидеть ужасные картинки в голове. Он мертв. Просто и до дрожи жутко, но, по крайней мере, это факт, за который можно уцепиться. Я пробовала представить себе, как он прогуливается по нелепому православному раю, о котором всегда говорил патриарх румынской церкви: там есть облака и ангелы поют, и все с бесконечным обожанием глазеют на Бога – в такой мир иной горячо верил мой отец, но мне не особо удавалось его вообразить. Проблема заключалась еще и в том, что в моей голове отец оставался вполне живым, у меня не возникало ощущения, что он мертв. И все же, пока я, запертая здесь без возможности связаться с ним, не сошла с ума от тревоги, мне нужно как-то себя успокоить, сказать себе что-нибудь утешающее. Можете осудить меня за это, если угодно.

Евровидение стоял возле свеженарисованного кролика и принимал со всех сторон комплименты, кивая и улыбаясь, словно священник на входе в церковь перед воскресной службой. Я и не знала, что он отмечает Пасху. Или, возможно, просто любит кроликов. В коробках или еще как-то. Флорида поздоровалась с ним с особенной любезностью и даже перекрестилась на граффити.

Дама с кольцами надела новый шарфик: не принесенный в жертву «Эрмес», а дешевую сувенирную бандану с надписью: «Я (сердечко) Нью-Йорк». Вместо того чтобы занять свое обычное место, она подошла к парапету, выглянула наружу, затем махнула рукой на покрытые щебнем пустыри вокруг нашего здания – место, где построят новые небоскребы.

– Посмотрите, – сказала она, – сносят все подряд. Грядет дивный новый мир.

Я сделала большой глоток коктейля, потом еще один и вскоре почувствовала, как алкоголь ударил в голову. Сегодня снова был день смерти и сирен: насчитав 188 694 случая заболевания ковидом, штат Нью-Йорк обогнал любую страну в мире. Даже Италию и Китай. Куомо велел приспустить все флаги. И не сказал, когда их снова можно будет поднять. Он, как и все остальные, заявлял, будто эпидемия выходит на плато, пик уже пройден, и теперь все постепенно затихнет. Интересно, сколько еще мы будем колотить по кастрюлям и сковородкам? Меня от этого уже тошнило. Вообще от всего тошнило.

Я огляделась, но не увидела ни Парднер – молодую женщину, которая рассказала вчера историю про призраков, – ни Парди. Честно говоря, я о ней беспокоилась. Кроме того, хотела спросить про тихие шаги в квартире 2А. Не ходят ли ее привидения в носках и на цыпочках?

– Приветствую всех и добро пожаловать на крышу! – заговорил Евровидение, когда комплименты в адрес его кролика стали иссякать.

– А никому не кажется, что в нашем здании водятся привидения? – вдруг спросил Дэрроу.

Все посмотрели на него. С неожиданно неуклюжим видом он сунул руки в карманы элегантного костюма.

– Я, гм, наконец достал бинокль и осмотрел строительную площадку внизу, там, куда, по моему мнению, мог упасть тот парень Гунд, – пояснил Дэрроу. – Там ничего нет. Но ведь он же как-то пришел и ушел, и не по лестнице. Я невольно начинаю думать, что он… призрак.

– Мы вроде договорились прекратить разговоры про призраков, – проворчал Евровидение.

– Я слышу шаги и иногда, как вода течет, в нижней квартире, которая, насколько мне известно, должна быть пуста, – заявил Вурли из 3А (он заметил, как я вскинула голову в удивлении). – Кстати, разве управдом живет не в 1А? Вы по ночам ничего не слышите?

– Слышу, – запинаясь, выговорила я. – Но я несколько раз проверяла. Там точно никто не живет.

– Возможно, это призрак старика, который умер в 4С, – предположила Хелло-Китти.

– Я иногда чувствую некий холодок, проходящий по коридорам, – призналась Флорида.

– Да там сквозняки гуляют! – отмахнулась Кислятина.

– Я вас умоляю! – презрительно фыркнул Евровидение. – Какие еще привидения в доме?

Он уставился на меня, и я запаниковала. Какого черта я влезла с ответом? Надо было держать язык за зубами!

– Мы все еще не слышали историю нашего управдома, – напомнил Евровидение.

– Слышали. Я рассказывала.

– Вы прочитали найденное письмо. А я хочу услышать историю.

– Я уже говорила, не знаю я никаких историй.

– Еще как знаете! Вам наверняка есть что поведать.

Я вытащила документ, обнаруженный в папке-гармошке бывшего управдома.

– Истории у меня нет, зато есть вот такая штука.

– Что именно?

– Научный доклад о редком животном, совершенно диковинном…

– Нет, нет, нет! – запротестовал Евровидение. – Историю. Про вас. В конце концов, вы сидите тут каждый вечер, слушая наши откровения, но ничего не рассказываете о себе. Вы в любое время можете войти в наши квартиры, вы все про нас знаете. А как насчет вас? Мы ничего про вас не знаем. Вы тут просто однажды объявились.

– Мне скрывать нечего, – торопливо возразила я.

– А разве я говорил, что есть? Я имею в виду, что вы – единственный человек на крыше, до сих пор не рассказавший настоящую историю!