Четырнадцать дней

* * *

Когда ее голос стих, в моей голове осталась крутиться последняя фраза: «Когда живешь в доме с привидениями… стать привидением тебе не будет в диковинку». Я живу в доме с привидениями. Может быть, все мы, здесь присутствующие, живем в доме с привидениями и разделяем воспоминания о них.

– Да уж, весьма необычная история про призраков, – заметила Кислятина в наступившем молчании.

Возможно, Рози и Белая Шваль самовольно захватывают квартиру 2А по ночам. От этой мысли я почти улыбнулась.

– А Рози, случайно, не та самая мисс Рози, о которой говорила твоя мать, из песни Ледбелли «Полуночный скорый»?

– Та самая, – подтвердила Парднер.

– А этот ваш призрак Белой Швали, вы говорите, знает блюзы? Такими комплиментами не бросаются.

– Вот уж точно!

– «Полуночный скорый», – повторил Вурли. – Не знаю другой песни, которая бы так разошлась по миру и проникла в сердца людей. Пол Эванс. Джонни Риверс. «Криденс» и Литл Ричард. Даже «АББА».

– Все мы люди, – объяснила Парднер. – Мы все в тюрьме и ждем, когда на нас прольется свет. Ледбелли выучил эту песню, когда оказался в тюрьме города Шугар-Ленд в Техасе, рядом с железной дорогой. Если сквозь окно твоей камеры на тебя посветили огни поезда, это означало, что мисс Рози придет с помилованием и выпустит на свободу…

Она помолчала, глубоко вдохнула и запела глубоким, грудным голосом:

Вон идет мисс Рози – откуда ж тебе знать?
Я узнаю ее по фартуку и платью,
Зонтик на плече, бумажка в руке…
Ну вот я зову капитана: «Выпусти моего парня».

Пусть огни полуночного скорого осветят меня,

Пусть огни полуночного скорого осветят меня светом любви.

– Хватит с меня историй про привидения, – сердито бросил Евровидение, начав собирать свои колонки и выпивку, как только зазвонили колокола базилики Святого Патрика. – Давайте завтра обойдемся без мертвецов и призраков.

– Кто бы говорил! Сам-то всякую ерунду несешь про «важность травмы», – закатила глаза Хелло-Китти.

Евровидение пропустил ее слова мимо ушей.

Пока мы собирались, я услышала, как Парднер, ни к кому особо не обращаясь, сказала: «Надо найти мамулю». И словно растворилась в тенях. Я запихала термос и записную книжку в сумку, выключила телефон, сунула его в карман и поспешила присоединиться к остальным. Сегодня мне не меньше, чем Евровидению, хотелось побыстрее убраться с крыши. Думаю, все мы чувствовали некоторый испуг. Соблюдая социальную дистанцию в шесть футов, мы спускались по узкой лестнице обратно в разваливающееся здание – к тому, чем обычно занимались в эти долгие ночи эпохи ковида.

Может быть, все мы возвращались к своим призракам.

День тринадцатый 12 апреля 2020 года

Меня уже тошнило от моей подвальной могилы, поэтому вечером я пришла на крышу раньше всех, захватив с собой термос коктейля «Московский мул» – да покрепче. Весна уже должна бы цвести вовсю, но вместо того пасмурный дождливый день перешел в еще более мрачную ночь; беспокойный ветер бил по крыше, покрытой лужами и пахнущей сырой смолой и землей. Где-то оторвался кусок металла и дребезжал от каждого порыва ветра.

Я не находила себе места. Ветер дул целый день, здание скрипело и потрескивало, разваливаясь на части. Я и думать забыла, что сегодня Светлое Христово воскресенье, пока не увидела на стене, рядом с Богом и кроликами в коробке, чей-то новый рисунок: еще один кролик с огромными глазами высиживал пасхальное яйцо. Отец всегда считал Пасху важным праздником. Обычно мы отмечали ее только вдвоем, зато всегда ели жареную баранину, а затем устраивали состязание по битью яиц. Это румынская традиция: нужно украсить сваренные вкрутую яйца, затем бить их друг о друга – выигрывает тот, чье яйцо не разбилось. По словам отца, битье яиц на Пасху с теми, кого любишь, гарантирует, что снова встретишься с ними после смерти. Звучит глупо, но как жаль, что я не спросила, почему так. Мысли про Пасху без отца вгоняли меня в тоску. Однако после вчерашних историй о смерти и призраках, а также длинной бессонной ночи я выбрала для себя новую мантру: «Папа умер».

Пожалуй, пора сказать вам, что я в конце концов бросила попытки дозвониться в «Вечнозеленый замок». Моих душевных сил уже не хватало слушать бесконечные гудки вызова и механический голос: «Абонент, с которым вы пытаетесь связаться, недоступен…» В новостях продолжали рассказывать про невообразимую смертность в домах престарелых. Все это время, по моей просьбе, Мэн тоже пыталась дозвониться кому-нибудь и тоже чувствовала себя совершенно обескураженной бесплодностью своих усилий. Мы все отрезаны от мира, потеряны, брошены на произвол судьбы, разбиты вдребезги – каждый сам по себе.