Четырнадцать дней

А потом вдруг осознал, что плачу и пытаюсь дозвониться жене, но она не берет трубку. Я все набирал ее номер, а она все не отвечала, и по ходу дела я в легкой панике сообразил, что меня ожидает в ближайшем будущем и что нужно сделать. Я задумался, как унести Сейдона вниз с горы, чтобы мы могли оплакать и похоронить его как положено, и внезапно ощутил тяжесть трупа торчка, о которой не подумал раньше. Слова «труп торчка» зазвенели в голове, и я принялся за дело так стремительно, будто мне это не впервой.

Никто не расследовал исчезновение наркомана или его машины с вашингтонскими номерами. В тот день жена с сыном уехали, и у меня было достаточно времени, чтобы все схоронить. На нашем участке в семь акров хватало деревьев и кустов – хоть слона прячь. Машину я закатил подальше в кусты, куда мы никогда не ходили. То есть сначала я выкопал яму и зарыл в ней торчка, а затем поставил сверху машину. А если вдруг однажды жена или сын ее найдут, что с того? Просто вызовем эвакуатор и увезем, вот и все дела.

Вернувшись домой, они заплакали при виде тела Сейдона. Потом мы его похоронили. Плакали и вспоминали все, за что мы его так любили. Жена гладила меня по спине, думая, что я сильно переживаю.

Я перестал бегать по холмам вокруг нашего дома и нашел другой маршрут, в паре миль от нас. Он был длиннее, зато там практически никого никогда не встречалось. Однако примерно через год после того, как убил торчка поводком, я заметил грузовичок и рядом мужика с мусорным мешком, выглядевшим так, словно в нем лежал труп. Мужик перетащил мешок на кучу мусора и веток и поджег ее.

Бо́льшую часть происходящего я видел издалека. Я бежал обратно к месту, где оставил свою машину, и по дороге мне пришлось миновать мужика. Когда я добрался до него, он уже вернулся к грузовичку, курил и смотрел на огонь – наверное, хотел убедиться, что все сгорит дотла. Пробегая мимо, я поймал его взгляд. И он мне заглянул прямо в душу. Я не хотел, но такие вещи случаются помимо нашей воли. Он словно искал во мне что-то, некое сходство, которое я бы предпочел ему не показывать: у нас обоих были тайны, требующие сожжения или захоронения. И он подмигнул мне, будто нас объединял секрет, известный только нам, живущим в этой глухомани, где нас никто не видит: нам ничего не будет, если придется кое-что сделать, и лучше бы мне промолчать про костер, добежать до финиша и вернуться к тихой жизни в горах, с женой, сыном и двумя другими нашими собаками, не подвергаясь опасности от безбашенных торчков; сделать вид, будто ничего не случилось, ни убийства, ни захоронения; дать костру поглотить все, углям – остыть, а пеплу – развеяться по ветру у подножия холмов и вверх, к границе снегов на вершинах Сьерра-Невады, где огонь становится все опаснее из-за глобального потепления. И разве жена не собиралась расчистить наш участок, чтобы обезопасить его от пожаров? Разве они не найдут машину торчка? И тогда жена наверняка снова спросит, как и в день гибели Сейдона: «Так кто, ты говоришь, сидел за рулем машины? Как она выглядела?» И я пойму, что она меня проверяет, что всегда подозревала, будто я соврал про марку машины, и забуду сказанное в тот раз. Все это я прочитал в глазах того мужика, пробегая мимо него и запаленного им костра по проселочной дороге: как правда выйдет наружу, как откопают тело наркоши, которого я убил из ярости, чистой, как любовь.

* * *

Он замолчал, и в воздухе повисло ощущение настоящего ужаса. Моя благодарность была безмерна. Дэрроу рассказал эту историю для меня. Из меня словно злых духов изгнали.

– Как давно это произошло? – спросила Хелло-Китти.

– Десять лет назад.

– И ваша жена действительно расчистила участок?

– Да.

– И задала тот вопрос?

– Да.

– И все вышло наружу?

– Да.

– Разве вы не переживаете? Не нервничаете каждый день? – удивилась Хелло-Китти. – Нынешний владелец участка может начать рыть котлован для фундамента или решит огород развести – да мало ли что.

– Я так и не продал участок. И машина до сих пор стоит там, а дом разваливается потихоньку. Боюсь ли я? Боялся раньше. Но чем старше становлюсь, тем меньше страх. А если говорить о том, что я сделал с торчком, то никаких сожалений я не испытываю!

Он многозначительно посмотрел на меня, произнося «никаких сожалений», и во мне шевельнулось что-то, но я так и не поняла, что именно.

– Да уж, – слабым голосом сказал Евровидение. – Охренеть не встать!

Я не знала, который час и когда зазвонят колокола базилики Святого Патрика, но была уже не в состоянии выслушивать новые истории и секреты.

Могла думать только: «Слава богу, что отец никогда не выйдет из „Вечнозеленого замка“ и не узнает, что я натворила».

Я вскочила, пробормотала что-то про усталость и сбежала с крыши. Кое-как вернулась в свой подвал и заползла в кровать, чувствуя себя прочищенной до костей.

День четырнадцатый 13 апреля 2020 года