Чилийский поэт

Почти закончив приводить библиотеку в порядок, Гонсало обнаружил между страницами сборника стихов Виславы Шимборской фотографию кошки Оскуридад с еще полным набором зубов.

Карла столько раз пыталась сделать такую фотку, что уже решила, что это невозможно, но продолжала преследовать кошку, пока та не повернулась мордой к объективу. Получилась смиренная поза, как для снимка на паспорт или в полицейский протокол. У животного – удивленный и, кажется, невинный взгляд, придающий ей разочарованный вид.

Он прочел стихотворение Виславы Шимборской «Кот в пустой квартире», где снимок лежал как закладка – и снова взглянул на него, а потом вспомнил стихотворение «Черный кот на виду» Гонсало Рохаса (из творчества подлинного Гонсало Рохаса). Начал искать его, чтобы перечитать, хотя не был уверен, что оно ему понравится. Как вдруг наткнулся на «Взросление Родриго Томаса», которое поэт посвятил своему трехлетнему сыну. Гонсало оцепенел от знакомых строк – лишь теперь, под четкой угрозой настоящего, изолировали его от внешнего мира и жадно поглотили:

Я одарил тебя ради твоей свободы величественным снегом и утренней звездой.
И был твоим стражем, не дремлющим до рассвета.
Считал себя деревом, дышащим ради твоих младенческих легких,
И стерегущим от хищного зверья. О, дитя, моя гордость,
Я навечно в Андах с ножами в обеих руках, чтобы защитить
и спасти тебя.

А стал бы Гонсало защищать Висенте, да еще с ножами в обеих руках? Отдал бы он все ради его спасения? Конечно – да, ответил он себе. В каком-то смысле так и было, когда он посвятил себя воспитанию мальчика, заботе о нем и только потом позволил времени и расстоянию сделать свое дело. Он и впредь готов всячески опекать Висенте, защищать, прикрывать собственной грудью от пули, он предпочтет умереть за него, пожертвовать собой. Или все же нет?

Гонсало вспомнил рассказ Карвера, игра совпадений и асимметрий которого усилила его грусть. Он подумал о неожиданных телефонных звонках, об одиноких людях, которые пекут пироги или плачут под душем, об умирающих детях и их родителях, дежурящих в приемном покое больницы. Если бы Висенте вдруг скончался или если бы его насмерть сбила машина, как того мальчика в рассказе Карвера, разве Гонсало поспешил бы на самолет? Преодолел бы восемь с лишним тысяч километров до Сантьяго? А если бы и вылетел, то что бы он смог сделать, кроме как поплакать? И как бы звучал его плач? Тихо, смущенно, как у второстепенного киношного персонажа? Или душераздирающе и честно, соперничая по силе с рыданиями матери, бабушек, дедушек и друзей? Плач как поза, поза как плач? Разумеется, при необходимости Гонсало пожертвовал бы Висенте, например, свое легкое, почку или печень. Он даже готов пойти на такое прямо сейчас, искренне считая это подходящим наглядным способом выпросить прощение. Прошу меня простить и дарю тебе свою почку.

Немало людей в моменты отчаяния хватаются за Библию, «И цзин»[55] или «Тибетскую книгу мертвых». Гонсало поступал так же, но предпочитал поэзию. Он искал стихи, хотя на самом деле это было его работой: если бы ему пришлось дать ей точное определение, честно объяснить, то он признался бы, что его работа состоит в попытке понять мир через призму поэзии, созданной другими авторами. Вот почему ему потребовалось упорядочить свою библиотеку, ведь алфавитная система придает уверенность, легкость поиска, удобство. Разве плохо, например, знать, что под буквой «Л» – Лин, Энрике – можно найти сборник с таким стихотворением:

Жизнь – не утрата, взгляни вот:
тело твое – по правильной мерке.
Мы сотворили его незаметно из любви к искусству [плоти
но и серьезно
думая о твоем явлении как о новой радостной [и мучительной] игре;
из любви к жизни, из страха смерти и жизни, из любви
к смерти
для тебя или ни для кого.

Затем он наткнулся на стихотворение Матиаса Риваса, в котором встревоженный и самокритичный отец просит у сына прощения. И тут же Гонсало заметил стихотворение Фабио Морабито, где мужчина с очевидной нежностью мрачно признает, что его сын уже перерос игру в лошадку, ибо его ноги касаются земли. Прочел и «Молитву о моем сыне» Йейтса, «Каталину Парра» Никанора Парры, «Бога млекопитающих» Педро Майраля, «Образ и подобие» Хермана Карраско, «Всеобщего Отца» Хулиана Герберта и фрагменты «Скоро ты станешь отцом» Анри Мишо, а также «Прогулку» Сильвио Маттони.